Капиталистическая Россия: реформаторы против «красных директоров»

​В течение нескольких лет — примерно с 1993–1994 до 1997–1998 годов — на российских предприятиях шел процесс концентрации контроля, когда либо «красные директора» вытесняли внешних миноритариев, либо, наоборот, контроль устанавливали внешние акционеры, сменявшие директоров. Иногда имели место какие-то компромиссы и коалиции, особенно после залоговых аукционов, когда финансово-банковская элита получала доступ к промышленным активам и начиналась скупка независимых предприятий московскими финансово-промышленными группами. Часто возникал альянс между крупным внешним инвестором, который приходил с деньгами, и старым «красным директором», который прошел через «лихие девяностые», много чему научился и при этом знал свое предприятие и лучше разбирался в технологиях, чем финансовые аналитики, приехавшие из Москвы. Тут был возможен вариант компромисса, когда «красный директор» оставался на предприятии в роли младшего партнера.

«Отцы города»

Те «красные директора», которые выжили, безусловно, остались частью элиты. Многие даже получили достаточно большие деньги. Однако все это было несравнимо с их статусом в советской экономике, когда они, не являясь владельцами предприятий, были «отцами города»: именно их предприятие обеспечивало теплом всех окружающих, именно на его балансе были детские сады и больницы.

Внешние инвесторы очень часто приходили лишь для того, чтобы просто закрыть завод и распродать ликвидный актив. Директора могли это сделать без внешних инвесторов, но многие этого не делали. Почему они этого не делали? Возможно, из страха потери своего статуса.

Дело вовсе не в социальной ответственности. Когда завод, на котором работают 3000 человек, расположен в городе с 20-тысячным населением, то директор завода — уважаемый человек. Если же директор сам этот завод закроет, а площади сдаст под аренду как склады, то, наверное, он не станет бедным человеком, но точно потеряет с точки зрения своего социального статуса. Эта логика вроде бы не из рыночной экономики, но тем не менее она способствовала выживанию предприятий в 1990-е.

Рост налогов​

Выживанию предприятий также способствовала неформальная кооперация, характерная для советской плановой экономики и выражавшаяся фразой «ты мне поможешь — я тебе помогу». Именно на этой логике, также не очень соответствующей рынку, основывались схемы бартерных обменов в 1990-е годы.

Директора советских заводов, будучи по определению государственниками, считали необходимым платить налоги. Но в советское время налоги были вполне символические и не играли ключевой роли в принятии решений, так как отнюдь не всегда сами деньги были важны — важны были материальные ресурсы.

В 1990-е годы частью реформ Гайдара, направленных на снижение безумного дефицита бюджета, стало изменение налоговой системы и радикальное повышение налогов. В 1991–1992 годах были практически одновременно введены прогрессивная шкала налогообложения доходов физических лиц и отчисления на социальное страхование и НДС.

Я сам тогда работал в одном из первых частных исследовательских институтов, который назывался ИНИОР — Институт исследования организованных рынков. Мы занимались товарными биржами, анализировали рынки и сами для себя прикидывали, сколько стоит выплаченный рубль заработной платы. В 1991 году на рубль зарплаты приходилось порядка 10 коп. налогов. С января 1992 года для того, чтобы легально выдать рубль заработной платы, нужно было заплатить 92 коп. налогов.

Это было сделано одним нормативным решением и, безусловно, из благих побуждений: в бюджете была колоссальная дыра. Но проблема заключалась в том, что не было никакой системы налогового администрирования. В результате стали возникать разнообразные схемы ухода от налогов.

Задержки платежей

Почему это все важно для объяснения логики действий топ-менеджеров предприятий в реальном секторе? Предприятие имеет финансовые обязательства: надо платить поставщикам за входящие комплектующие материалы и сырье; нужно платить зарплату работникам; нужно платить налоги. Предприятия, функционировавшие в 1992–1993 годах, были еще государственными и жили в значительной степени за счет госзаказа, к тому же государство было их владельцем. Но в бюджете не было денег, и государство хронически не исполняло своих собственных обязательств.

Поэтому, когда у предприятия не хватало денег на счете, у него возникал выбор, кому не заплатить — работникам, поставщикам или государству. Изначально в силу «государственнической» логики директоров, считавших нужным платить налоги, предприятия предпочитали заплатить государству и задержать что-то поставщикам или работникам. В результате в реальном секторе возникали задержки платежей, идущие по цепочке.

Парадокс был в чем? Если предприятия перестанут хоть что-то платить поставщикам или работникам, то поставщики перестанут поставлять им продукцию, а работники — ходить на работу. Если же предприятия будут вовремя расплачиваться с поставщиками и работниками, то у них возникнет задолженность по налогам. А логика тогдашней системы налогового администрирования сводилась к тому, что включался «налоговый счетчик»: когда возникала задолженность, налоговая инспекция накладывала арест на счета и автоматически списывала все приходящие туда деньги. При этом на непогашенную задолженность​ начислялись штрафы и пени по ставкам, достигавшим, например, в 1996 году 100% годовых. Понятно, что погасить задолженность, растущую такими темпами, было практически невозможно.

В результате предприятия переходили на схемы, когда все денежные расчеты, включая выплату зарплаты, шли вообще мимо них, то есть создавались аффилированные фирмы, причем часто не для воровства, а для того, чтобы как-то выжить, а на официальном счете предприятия повисали долги. При этом предприятие работало, получало поставки, выпускало продукцию.

Неформальная кооперация

Почему предприятие довольно часто продолжало отгружать продукцию своим потребителям, несмотря на то что те не платили? Из простого понимания, что если я сегодня в ответ на неплатежи от моего старого знакомого, с которым я знаком 15–20 лет — мы сидели на совещаниях в главке или в министерстве, — перестану поставлять ему комплектующие, то он встанет. А потом я тоже встану, потому что все связаны, ведь советская плановая экономика строилась по схеме «единой фабрики». И в случае остановки одного цеха такой фабрики эффект распространялся как по цепочке. В итоге эти предприятия в силу наличия кооперации между директорами находили схемы, как выжить в условиях неадекватной макроэкономической политики.

Возможно, в 1992 или даже в 1993 году сложно было придумать что-то лучшее. Но в 1994–1995 годах варианты иной экономической политики были возможны. Однако тут, к сожалению, сказывался фактор очень сильной идеологизации гайдаровской команды, которая в то время фактически обладала монополией на аналитику для экономического блока правительства и обосновывала основные решения в сфере экономики.

Я хорошо помню ситуацию, когда в 1995 году один мой коллега, завлабораторией Гайдаровского института, написал раздел в годовой отчет института с описанием логики возникновения бартера и неплатежей. Его текст просто не включили в отчет с аргументом, что накопление неплатежей — это сознательная политика «красных директоров», которые хотят обеспечить тем самым смену власти и приход коммунистов вместо Ельцина. Иными словами, либеральные реформаторы были не готовы к тому, чтобы попытаться понять своих оппонентов из реального сектора экономики и найти возможности для компромиссов. Наряду с действиями олигархов эта идеологизированная позиция во многом предопределила неизбежность кризиса 1998 года.