Капиталистическая Россия: как плановое хозяйство породило челноков
По социологическим опросам значительная доля наших сограждан поддерживает контроль государства над крупными предприятиями, регулирование цен и прочие проявления «планового хозяйства». Однако таким результатам не следует удивляться: если в Москве и немногочисленных городах-миллионниках за прошедшие 25 лет произошли радикальные изменения среды и при всей кривизне наших институтов возникли новые возможности, то в большинстве провинциальных городов переход к рынку разрушил старое, но создал слишком мало нового. Да, во времена СССР был дефицит продуктов питания и потребительских товаров. Но при этом все были более-менее равны, имели ощущение социальных гарантий. Рынок принес острое социальное расслоение, а наличие товарного изобилия мало что дает тем, у кого нет денег.
Конкуренция против коррупции
Уникальна ли Россия в этом отношении с точки зрения экономической истории? И да и нет. «Дикий капитализм», который пришел в Россию в 1990-е, имел много общего с тем, как развивался рынок в США в XIX веке. Подобный формат капитализма там тоже нес с собой сильное социальное расслоение, бандитизм и политическую коррупцию. Но одновременно в США в это время происходило реальное освоение огромной страны. Конкуренция между штатами при невысоких издержках переезда приводила к тому, что, если людям где-то очень не нравилось, они перемещались в другие штаты. И когда конкретный штат терял людей из-за внутренней миграции, это был вызов, который требовал что-то улучшать в местной среде. Так работал процесс институциональной конкуренции на уровне регионов. Тем не менее стоит подчеркнуть, что на переход от «дикого капитализма» и массовой политической коррупции к более-менее цивилизованным институтам США потребовалось много десятилетий.
Цены против планов
В России 1990-х произошло стремительное сваливание в рынок с очень глубоким спадом производства, ломкой хозяйственных связей, в том числе с бывшими республиками Советского Союза. Одновременно выявились мощнейшие диспропорции советского планового хозяйства, которое строилось на принципиально других принципах, нежели рыночная экономика.
В советской экономике рынок заменяла система цен. И эти цены были важны, потому что нельзя все спланировать в натуральных единицах — нужно иметь сводный план в агрегированных показателях. В этих условиях цены были инструментом учета. В качестве обобщающего индикатора плановые органы использовали так называемую валовую продукцию, которая исчислялась в рублях. Но если предприятию устанавливался план в рублях, то у него возникали стимулы к завышению отпускных цен, поскольку это означало меньший выпуск в натуральном выражении и меньшие затраты ресурсов. Так было легче выполнить план, спущенный сверху. Таким образом возникало объективное столкновение интересов плановых органов, которые пытались удержать цены, и стимулов к завышению цен, которые сама плановая система формировала на уровне предприятий.
Эта проблема осознавалась, и для контроля за ценами предприятий был создан специальный орган — Госкомцен. Но это ведомство оказалось не в состоянии проверить миллионы плановых калькуляций, представлявшихся десятками тысяч предприятий в обоснование своих цен. В особенности когда речь шла о так называемой новой продукции. Ведь можно взять кресло, привинтить к нему новый шуруп другого типа — и это уже новое кресло. То же самое со станками или с пальто. Конечно, с простыми однородными товарами, такими как сахар, мука или цемент, сложнее придумать искусственное обоснование для повышения отпускных цен.
К чему это приводило? Цены на простые товары контролировались довольно жестко, их было тяжело завысить, просто не было оснований. А цены на более сложную продукцию, причем это касалось как потребительских, так и инвестиционных товаров (станков, оборудования), постоянно ползли вверх. И так продолжалось много десятилетий. При этом сложившийся искаженный уровень цен закладывался в новые планы, порождая еще большие структурные искажения в экономике. В частности, низкие цены на сырье и электроэнергию закладывались в расчет инвестиционных проектов и создавали иллюзию эффективности заводов, которые строились на Крайнем Севере.
Такой торг с ценами на продукцию ежегодно шел между предприятиями и плановыми органами на стадии формирования плана. Но на потребительском рынке цены оставались фиксированными. Поэтому товары, которые пользовалось спросом, быстро раскупались. Однако у производителя не было стимулов и ресурсов к тому, чтобы производить их в большем количестве. Это стало фактором накопления дефицита.
Челночный бизнес
В результате в первой половине 1990-х на фоне двукратного падения производства и уровня жизни в стране по-прежнему наблюдался неудовлетворенный спрос на потребительские товары. И этот спрос стал основой для челночного импорта. Люди, которые работали учителями, врачами, инженерами, вдруг потеряли работу в начале 1990-х. Причем их даже не увольняли, им просто не платили денег. Тем не менее в это время появились и новые возможности. Человек мог взять взаймы у соседа $200–300, поехать в Турцию или Китай, купить там товаров и за два месяца продать их на рынке, заработав $1500. Это реальные цифры 1992–1993 годов. Потом норма рентабельности стала снижаться.
Конечно, это был рискованный бизнес, потому что бандитов хватало везде: и у нас, и в Турции, и в Китае. Могли ограбить или даже убить. Тем не менее люди таким образом пытались входить в рынок. И хотя отдельные игроки пытались заниматься производством или даже новыми технологиями, основной бизнес строился именно на торговле. Причем принцип «купить в одной точке и продать в другой» работал и между регионами.
Что получили в самом начале и в середине 1990-х обычные люди? Прежде всего, падение уровня жизни, массовые неплатежи по зарплате (и на предприятиях, и в бюджетном секторе), рост преступности, неопределенность и отсутствие гарантий на будущее.
В то же время можно было начать свое дело. Люди, понимавшие что-то в технологиях, пытались запустить свой бизнес. Например, Дмитрий Зимин создал «ВымпелКом». Но это скорее исключения. В этом отношении характерна эволюция центров НТТМ (научно-технического творчества молодежи), которые еще в советский период создавались при райкомах комсомола. Из самого названия центров НТТМ следовало, чем они должны были заниматься. Но в основном они делали деньги на том, что покупали компьютеры за одну сумму в долларах, завозили их в Советский Союз и продавали за другую сумму в рублях. Важным условием такого бизнеса был доступ к валюте по льготному курсу. Иными словами, это был бизнес, который возникал около власти. Из подобного «комсомольского» бизнеса вышло много активных людей, которые по натуре были предпринимателями. Например, один из таких центров стал стартовой площадкой для Михаила Ходорковского.
Из возможностей для обычных людей: можно было поехать за рубеж, если у тебя были какие-то деньги, хотя бы минимальные. Можно было открыть ларек или заняться челночной торговлей, может быть, с выходом потом на что-то большее. Стартовали мобильные операторы, торговые сети, в которых тоже можно было работать. Возник рынок транспортных услуг.
Победа над дефицитом
Но, пожалуй, главное, что получили обычные граждане, — наполнение товарного рынка в основном за счет импорта. В действительности это произошло за два года. Уже к 1994 году товарный спектр был хотя и хуже, чем в Европе, но это было несопоставимо с советскими временами. Ситуация, когда, например, йогурты в Москву в 1997 году завозились из Германии, была стандартной. Это, конечно, нонсенс, когда простой продукт, вместо того чтобы производиться на месте, ввозится из-за тысячи километров. Тем не менее наполнение рынка произошло. И как неоднократно отмечали Егор Гайдар и другие реформаторы начала 1990-х, благодаря либерализации цен удалось избежать голода, который казался неотвратимым для крупных городов в конце 1991 года.
То отношение к рынку и капитализму, которое мы сейчас наблюдаем по опросам Левада-центра, где больше половины респондентов хотят назад в плановую экономику, — это, к сожалению, реакция на наши 1990-е. В конце 1980-х, читая газеты и слушая выступления демократических лидеров по телевизору, люди рассчитывали на лучшую жизнь после перехода к рынку. В 1990-е для большинства из них этого не случилось. И затем эти неоправдавшиеся ожидания оказали сильное влияние на политические предпочтения обычных людей.
В чем здесь парадокс? То улучшение жизни, которое мы наблюдали в 2000-е годы, на самом деле во многом стало следствием сделанного в 1990-е, когда все-таки возникли основы для рынка и кривая экономика очень медленно и отнюдь не всегда прямым путем стала выправляться и вставать на нормальные рельсы. Но люди скорее соотносили этот результат с «новым курсом» на восстановление в экономике роли государства.
