«Таких ставок я не найду нигде»: правила инвестиций Райра Симоняна

Финансист Райр Симонян (Фото: Олег Яковлев / РБК)

Легендарный финансист Райр Симонян стоял у истоков инвестиционного банкинга в России. В разные годы он руководил российским бизнесом Morgan Stanley, консультировал президентов «Роснефти» Александра Путилова и Игоря Сечина, а также возглавлял совет директоров в UBS Russia. О том, как изменился финансовый рынок спустя три кризиса, что ждет инвестиционную отрасль в будущем и почему стоит хранить деньги в рублях на депозите, финансист рассказал РБК.

«Ввести немного рынка — и все изменится»

• Я начал карьеру в Конъюнктурном институте Министерства внешней торговли СССР. Там мы не только изучали зарубежные рынки, но и делали прогнозы, на основании которых СССР мог строить свою торговую деятельность. Таким образом, с первых же шагов в науке мне приходилось отвечать за слова, которые я произнес. Это была очень хорошая школа.
• Следующим важным этапом стал Институт мировой экономики и международных отношений АН СССР (ИМЭМО). В те времена это было уникальное учреждение. Несмотря на то что директор института Николай Иноземцев считался одним из советников Брежнева, внутри ИМЭМО царила обстановка свободомыслия. У нас была возможность достаточно открыто обсуждать проблемы СССР. А поскольку мы изучали экономику и политику капиталистических стран, это позволяло нам видеть советскую экономику в контексте мирового развития.
• Уже в середине 1970-х годов мы понимали, что многие из популярных советских лозунгов — вроде «Догнать и перегнать» — абсолютно недостижимы, а разрыв между СССР и развитыми странами только увеличивается. Проблемы носили системный характер, и надо было их решать системно, иначе страна обречена на отставание — прежде всего технологическое. В какой-то мере это напоминает нынешнюю ситуацию в России.
• Понимая проблемы страны, мы думали, что знаем, как их решить: нужно ввести немного рынка, немного гласности и демократии — и все изменится, как по мановению волшебной палочки. В реальности все оказалось гораздо труднее. Однако институт в значительной мере способствовал тому, чтобы в СССР начались рыночные реформы.
• Когда в 1990-х годах начались разговоры о приватизации, те, кто работал в ИМЭМО, получили сравнительное преимущество, потому что они понимали, как работает капиталистическая система, и могли монетизировать эти знания. Тогда никто не знал, что такое акция и ваучер, а мы эти слова знали, поэтому занялись сделками по приватизации. Так я начал работать с иностранными аудиторскими компаниями и банками.
• В какой-то момент президент «Роснефти» Александр Путилов, которого мы часто консультировали, сказал: «Вы хороши давать советы со стороны, но если внутри компании нет того, кто может их реализовывать, то вашим советам — грош цена». В 1996 году он пригласил меня в «Роснефть» на должность первого вице-президента, который отвечал за экономику и финансы.
• Когда Березовский попытался взять «Роснефть» под контроль — вся команда ушла, и я в том числе. Практически сразу же я получил предложения от нескольких иностранных банков. В начале 1998 года я принял вызов, о котором ничуть не жалею сейчас, — это работа в Morgan Stanley.
• Я был первым россиянином, которого американский банк нанял руководить российским бизнесом. До меня этим занимались зарубежные brief-case bankers, которые путешествовали с чемоданчиком из страны в страну.
• Одна из причин, по которой я выбрал Morgan Stanley, заключалась в том, что мне с самого начала сказали: «Райр, мы тебя берем. Не волнуйся насчет доходов: наша главная задача — через 3–5 лет стать номером один на этом рынке. Россия для нас стратегически важна». Такая стратегия оказалась суперудачной для Morgan Stanley, поскольку банки Goldman Sachs, Merrill Lynch и Lehmann Brothers в результате кризиса 1998 года ушли с российского рынка, а Morgan Stanley остался.

Финансист Райр Симонян

(Фото: Олег Яковлев / РБК)

«Бизнеса не было четыре года»

• В конце 1990-х годов нам в Morgan Stanley было не до инвестиционных стратегий. Я пришел в банк в апреле 1998 года, а осенью случился кризис, когда рынок лопнул и страна была на грани коллапса. Стратегический вопрос у нас был только один: оставаться в России, несмотря на ситуацию, или уходить. Потом уже, в зависимости от того, какой выбор сделали разные банки, можно было говорить о тех или иных стратегиях работы в России. Но в 1998 году вопрос стоял очень простой: быть или не быть.
• Первая сделка, которую мы провели после 1998 года, — это приватизация ЛУКОЙЛа осенью 2002 года. То есть четыре года бизнеса не было вообще. После этого рынок стал взлетать, как ракета. Вплоть до кризиса 2008 года банк Morgan Stanley был номером один практически по всем продуктам.
• Лучшее время для инвестиционного бизнеса пришлось на период с 2002 по 2008 год. Российская экономика открывалась, шла приватизация, компании размещали бонды и выходили на IPO. По объему доходов на рынках капитала и в инвестиционно-банковском бизнесе Россия делила второе-третье место в Европе с Германией, уступая лишь Великобритании.
• Интерес к России был очень высок. Как-то раз мне пришлось лететь в Нью-Йорк и отговаривать руководство Morgan Stanley покупать один российский банк, потому что они были готовы очень сильно переплатить против рынка, только чтобы получить долю на нем.
• До 2008 года было много позитивных трендов. Клиентская база начала расширяться. Наряду с крупными компаниями быстрый рост показал малый и средний бизнес. Инвестиции потекли в регионы — мы стали летать не только на запад, но и на восток. В то время за понятную стратегию роста компании-инвесторы давали премию.
• Последствия кризиса 2008 года были очень тяжелыми. Многие крупнейшие компании оказались, по существу, в техническом дефолте. Я помню, как олигархи стояли в очередь в российское правительство с просьбой, чтобы то или иное их предприятие выкупили. Малый и средний бизнес не восстановился до сих пор, и в России начала формироваться государственно-монополистическая структура экономики. Те, кто изучал Ленина, помнят, что любая монополия ведет к загниванию.
• Российское направление маргинализовалось в бизнесе практически всех инвестиционных банков. Со второго-третьего места по объемам доходов в Европе оно провалилось во вторую десятку. Мы вернулись к ситуации, когда клиентская база есть, но она очень ограничена, и в основном это крупные компании.
• После мирового кризиса характер регулирования финансовых институтов резко ужесточился. Регуляторы настолько закрутили гайки, что финансовый сектор стал превращаться в нечто вроде коммунального предприятия, которое производит электроэнергию. Он тоже дает поток, мощность которого регулируется со стороны и не может превысить заданных параметров.
• Финансовая индустрия вряд ли когда-нибудь вернется к тому состоянию, которое было до кризиса 2008 года. Сейчас банки гораздо менее привлекательны для молодежи, которая приходит на рынок после бизнес-школ.

«Я ощущал себя свадебным генералом»

• Последние два-три года в России нет инвестиционного бизнеса. Иностранным банкам здесь практически нечего делать. Перед ними вновь стоит вопрос: оставаться или не оставаться? Каждый отвечает на него по-своему. Некоторые банки уходят, как Barclays и RBS. Россия уже не выглядит столь стратегически важной, как это было в конце 1990-х годов, когда банки были готовы ждать в расчете на то, что вот-вот рынок откроется и будет колоссальный бизнес.
• Я ушел из банка UBS, потому что с прошлого года стал ощущать себя неким генералом, которого пригласили на неудавшуюся свадьбу. То есть свадьба не состоялась, при этом невеста зачем-то прихорашивается, а жених уже поиздержался и не может исполнять супружеский долг из-за санкций. Я сижу и не понимаю, что я тут делаю. А для меня важно, чтобы было интересно и я понимал, в чем моя ценность. Если я этого не очень понимаю, то какой смысл оставаться.
• У российской экономики нет внятных перспектив. У меня уже много лет главный вопрос к руководству страны: «Кризис кризисом, но какой вы хотите видеть Россию через 5–10 лет?». Не ясно, какой у нас вектор движения, какую экономику мы строим и где мы хотим находиться в будущем.
• Где наилучшие возможности для молодежи, стоит ли оставаться в этой стране или искать их за рубежом, как уже было в 1990-е годы? Мне кажется, только сейчас эти стратегические вопросы стали звучать достаточно громко. Пока на них нет ответа, роль российского рынка в деятельности иностранных инвесторов в условиях экономической неопределенности вряд ли возрастет.
• Импортозамещение — это, по сути, курс на изоляцию. Многие мосты и институты, которые создавались с конца 1980-х годов, чтобы интегрировать Россию в мировое хозяйство, сейчас разрушены. Не должно быть никаких иллюзий, что возможен какой-то «пикник на обочине». Страна может успешно развиваться лишь в том случае, если она интегрирована и пользуется преимуществами международного разделения труда. В противном случае она обречена. Худший пример — Северная Корея.
• Ситуация в России не улучшится без структурных реформ. Прежние драйверы экономического роста сейчас исчерпаны. Их надо чем-то заменить. Тогда появится и вектор движения, и понимание, как быстро страна сможет развиваться. Пока этого нет, нам остается только надеяться, что цены на нефть отскочат и всем станет полегче, однако это не решает проблемы роста кардинально.
• Для меня главное — это развитие конкурентной экономики. Страна должна быть открыта и интегрирована в мировое хозяйство. А дальше уже можно решать вопросы судебной реформы, пенсионных накоплений и т.д.
• Я очень внимательно слежу за всем, что говорит Путин. В сложной геополитической ситуации его риторика часто очень жесткая. Однако если взять все, что он говорит по экономическим проблемам, — нигде я не встречал даже намека на возможность возврата к мобилизационной экономике, как в СССР. В своих выступлениях он поддерживает действия ЦБ и рыночные методы регулирования. Это уже хорошо.
• Высокие цены на нефть ослабляют стимулы к проведению необходимых реформ — в силу нашей психологии и реакции на внешние шоки. Все как в старой поговорке: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. В 2008 году грянул гром, и цены опустились с уровня $140 до отметки ниже $40 за баррель. Тогда правительство довольно эффективно приняло целый набор антикризисных мер, которые позволили выйти из кризиса без катастрофических потерь. А потом цены на нефть поднялись, и сразу все вроде как стало хорошо.
• Основные элементы рынка нефти, определяющие баланс предложения, сейчас в шатком равновесии. В краткосрочной перспективе цены на нефть продолжат колебаться — текущий уровень $40–50 за баррель, на мой взгляд, ни о чем не говорит. В целом стоимость нефти скорее поднимется, чем опустится. Могут быть резкие колебания как в ту, так и в другую сторону.

Финансист Райр Симонян

(Фото: Олег Яковлев / РБК)

«Банки боятся прогневить регулятора»

• Пока сохраняется санкционный режим, нельзя рассчитывать на сколько-нибудь серьезный рост внешнего финансирования. Западные банки очень боятся нарушить не только букву, но и дух санкций, потому что риски для них слишком высоки. Американский и европейский регуляторы могут в любой момент обвинить их в чем угодно, и никогда не узнаешь заранее, сколько это будет стоить.
• Иностранные банки практически не участвуют в нынешнем этапе приватизации не только потому, что им позвонил кто-то из Вашингтона. Просто если ты руководитель крупного банка — ты отвечаешь перед своими акционерами. Предположим, на приватизационной сделке в России ты можешь заработать $10–15 млн, но при этом есть высокий риск, что ты прогневишь американских регуляторов и тебе вчинят какой-нибудь иск, который будет исчисляться миллиардами. В этом свете банки будут дуть на воду, пока санкции не отменят.
• Я лично знаю руководителей нескольких крупных фондов в США, которые держат деньги в российских бумагах. Речь идет о миллиардах долларов. Они могли бы покупать российские бумаги и дальше, несмотря на позицию Вашингтона, но для того, чтобы решить, дорого этот актив стоит или дешево, аналитик должен быть в состоянии построить модель. Таким образом, все вновь упирается в отсутствие внятных перспектив российского рынка.
• В российской культуре есть вера в чудеса: то мы ждем, что цены на нефть отскочат, то надеемся на китайские деньги. Однако китайцы, как и все остальные, будут очень осторожно смотреть на российский рынок и возможности финансирования. С Китаем, как и с Азией, ни один вопрос в одночасье не решится. Нельзя питать иллюзий, что можно заменить европейский капитал азиатским. Да это и не нужно — диверсификация не должна быть альтернативной.

«Я нигде не найду такие ставки»

• Я не вижу причин для существенного ослабления российской валюты. Значительную часть своих средств я оставил в рублях. Краткосрочные колебания на 10% для меня не важны, поскольку я инвестирую на долгосрочную перспективу. Я считаю, что цены на нефть стабилизируются или будут понемногу расти, а рубль при возможных колебаниях будет скорее укрепляться, чем дешеветь.
• Большинство моих денег, которые хранятся России, просто лежат на депозитах по хорошим ставкам. Половину я держу в рублях, половину — в долларах. Я нигде в мире такие ставки не найду. Те сбережения, которые не на депозите, я держу в основном в долговых бумагах российских компаний и банков, потому что ставок на уровне 6–7% я также нигде не смогу получить.
• Акции скачут, особенно в долларовом исчислении, а облигации вполне обеспечивают хороший cash flow в валюте. Вот недавно мне позвонил управляющий и сказал, что Газпромбанк разместил евробонды по ставке более чем 7%.
• Российский фондовый рынок волатилен, поэтому те инвесторы, которые играют «вкороткую», неплохо зарабатывают на России и сейчас. Вопрос к долгосрочным инвестициям. Прежде всего инвестору должна быть понятна структура, команда, стратегия компании, перспективы роста или падения ее капитализации. Тогда он может принимать инвестиционное решение.