Движение по течению: почему России грозит новый системный кризис
Правила арифметики далеко не всегда работают в политике, но после всех кадровых назначений, состоявшихся в мае и июне, на ум приходит школьное «от перестановки мест слагаемых сумма не меняется». Между тем можно было ожидать иного развития событий — весной 2016 года на фоне возвращения Алексея Кудрина в публичное политическое пространство и оживления экономических дискуссий с вовлечением Столыпинского клуба и ЦСР возникло ощущение, что произошло определенное «отрезвление» после геополитической эйфории 2014–2015 годов и что после всех дискуссий и выборов могут начаться реальные изменения в проводимой политике. К сожалению, уже год назад на волне нового повышения цен на нефть это ощущение стало рассеиваться.
Понятно, что в отдельных точках — например, с «цифровизацией» или контролем за целевым использованием бюджетных средств, — наверное, что-то будет происходить, но в целом в ближайшие шесть лет те же самые люди в правительстве будут делать примерно то же, что они делали в последние годы, и, скорее всего, примерно с таким же эффектом. Парламентские выборы 2021 года остановят и эту активность, а потом все будут ждать 2024 года.
Иными словами, мы вступаем в полосу своего рода политической стагнации, в рамках которой при отсутствии сильных внешних шоков не будет ни больших провалов, ни особых прорывов. Вопрос в том, что будет потом.
Опасное спокойствие
В нашей истории были периоды, когда правящая элита предпочитала «плыть по течению». Самый близкий пример — конец 1960-х в СССР. Явный провал в конкуренции с Западом по уровню жизни обычных граждан в сочетании с неспособностью содержательно ответить на вызовы Пражской весны привел к тому, что элита предпочла сделать вид, что ничего не случилось, благо после энергетического кризиса 1973–1974 годов добыча нефти в Западной Сибири давала достаточно доходов не только для закупки импорта, но и для поддержки социалистических экспериментов по всему миру. Падение цен на нефть в середине 1980-х обусловило крах такой модели, и к 1991 году СССР пришел к глубокому системному кризису. Другой, еще более печальный пример — 1917 год, когда после всех потерь в ходе Первой мировой войны и краха царского режима неспособность основных игроков в правящей элите договориться друг с другом, а также с активными представителями других социальных групп втянула страну в кровопролитную гражданскую войну с последующими социальными экспериментами, стоившими миллионов жизней.
Это не означает, что в 2024 году нас ждет подобный системный кризис. Более того, власть извлекла уроки из «арабской весны» и событий 2013 года на Украине и всячески старается разрушать (или профанировать) любые формы коллективных действий, которые воспринимает как потенциально опасные для себя. Еще один важный момент — это уровень жизни, объективно выросший за 2000-е годы и отнюдь не просевший после 2014 года до уровня 1990-х. В целом у власти пока достаточно разных ресурсов, а люди в большинстве своем озабочены не политикой, а своими повседневными проблемами — качеством образовательных и медицинских услуг, ЖКХ или экологической обстановкой. Поэтому, на мой взгляд, реального потенциала для массового политического протеста сейчас нет, и в ближайшие несколько лет он не появится. Выступления против повышения пенсионного возраста могут стать тестом для проверки этого утверждения, но мне кажется, что в итоге к осени все сведется лишь к некоторому смягчению условий реформы.
«Идеальный шторм»
Однако текущую стабильность не следует переоценивать. Мир меняется гораздо быстрее, чем 50 лет назад. Радикальные изменения в технологиях, сопровождаемые резким падением цен на нефть, крупная техногенная катастрофа или очередные неудачные «эксперименты» во внешней политике могут быстро (в том числе и до 2024 года) породить импульс, который обрушит сложившуюся модель и приведет страну к тяжелому системному кризису, который с учетом «зачищенного» политического пространства станет подобен «идеальному шторму».
В этот момент будет очень важно, чтобы страна удержалась от полного коллапса (как это случилось в 1917-м) и смогла пройти по траектории, близкой к 1991 году. Я хорошо помню то время и понимаю, что страна стояла на грани краха. Одна из причин — люди во власти в конце 1980-х в принципе не понимали, что делать, и своими хаотическими действиями только ухудшали ситуацию в экономике, потому что были некомпетентны. К сожалению, тогдашние ключевые эксперты несильно отличались от тогдашних чиновников по уровню компетенции. А люди «на земле» в принципе были не готовы к новой реальности — это касалось и директоров предприятий, и тех, кого сейчас принято называть «бюджетниками», и милиционеров, и военных. В этих условиях очень важным демпфирующим фактором стали социальные связи на локальном уровне, сформировавшиеся в советский период (как раз этого фактора не было в 1917 году — на фоне общего ожесточения и разрухи).
В сравнении с 1991 годом нынешняя ситуация имеет свои плюсы и минусы. С одной стороны, много компетентных людей и в бизнесе, и в бюджетном секторе, и в госаппарате, которые могли бы эффективно работать, если бы вокруг была минимально нормальная среда. Люди во власти в сравнении с советскими партийными функционерами также имеют иной кругозор и качественно иной опыт. С другой стороны, усиление социального неравенства привело к ожесточению, которое подрывает горизонтальные социальные связи.
На этом фоне, на мой взгляд, одна из задач думающей части общества сейчас в том, чтобы культивировать горизонтальные социальные связи и разные формы взаимодействия между людьми. Такие связи могут иметь самые разные формы, но важно, чтобы они как-то помогали обычным, далеким от политики людям в решении их сегодняшних проблем. В момент системного кризиса именно они могут удержать страну от распада.
Идейные шоры
Другой вопрос — если страна сумеет пройти этот новый системный кризис без катастрофических последствий, что дальше? И здесь очевидной становится проблема «идейного ступора». Почему нынешние люди во власти, в целом более компетентные в сравнении с советским периодом, оказываются не способны изменить среду? Потому что полноценное применение либеральных подходов на практике означало бы быструю смену нынешней элиты. Они это понимают и, очевидным образом, не хотят такого сценария (тем более что у них перед глазами стоит пример «арабской весны»). Поэтому по мере ужесточения бюджетных ограничений и исчерпания ресурсов идет постепенное сползание к «мобилизационным сценариям» с разными «духовными скрепами» — в силу отсутствия внятных альтернатив и все большего превалирования задач краткосрочного политического выживания над целями долгосрочного развития.
Этот «идейный ступор» на самом деле является производным от дефицита идей в экспертном сообществе. Условно говоря, либералы по-прежнему говорят про приватизацию, дерегулирование и демократизацию, не задаваясь вопросом, почему весьма влиятельные либеральные технократы в период своего нахождения во власти смогли добиться лишь макроэкономической и финансовой стабилизации. Точнее, есть универсальный ответ про «недостаток политической воли», который абсолютно ничего не объясняет, поскольку никакой самый сильный лидер не может реализовать свою «волю» без опоры на определенные социальные группы и без учета их интересов. И если идеи, декларируемые на политическом уровне, противоречат интересам ключевых групп, вряд ли следует удивляться тому, что эти идеи не доходят до практического воплощения.
Да, на уровне идей есть разработки Столыпинского клуба — где, по сути, предлагаются рецепты стимулирования отечественного бизнеса в логике Южной Кореи 1960–1970-х или Китая 1980–1990-х, правда, без какого-либо учета того, что это были экономики с закрытым финансовым рынком (что ограничивало вывод капитала из страны) и при всей коррупции несколько иным «качеством государства». В частности, высшая элита в этих странах ставила национальные интересы выше интересов отдельных элитных групп и своих личных интересов. Наконец, есть «государственники» разных оттенков (от умеренных до «Изборского клуба»), которые продолжают уповать на «укрепление вертикали власти» в тех или иных форматах, не пытаясь ответить на вопрос, почему все это не сработало в «тучные» 2000-е и кто и ради чего будет «мобилизовываться» сегодня.
Иными словами, одна из ключевых нынешних проблем — это отсутствие идей, позволяющих выйти из тех тупиков, в которых мы оказались. Трудность в том, что такие идеи, ведущие к «экономическому чуду» (потенциал для которого в России по-прежнему есть), не могут быть стандартными. Анализ опыта стран, которым в разные периоды времени пришлось преодолевать проблемы, в чем-то схожие с сегодняшними российскими, показывает, что во всех случаях выход на траекторию успешного развития был связан с нестандартными решениями, опиравшимися на новые идеи, причем практически везде эти решения были уникальны для этой страны и этого времени. То есть вопреки иллюзиям начала 1990-х или начала 2000-х (которые до сих пор разделяются многими экспертами) универсальных рецептов нет. Есть лишь некоторые «общие принципы», а идеи и практические решения, создающие возможности для развития, в каждой стране нужно заново придумывать местным стейкхолдерам. Это согласуется с тезисами Дэни Родрика про роль идей в экономическом развитии — он весьма убедительно показывал, что новые идеи в экономической политике могут смягчать политические ограничения так же, как технологические инновации решают проблему ресурсных ограничений. Естественно, отдельный вопрос, кто и как в наших условиях может сгенерировать такие идеи и проработать их до стадии практического применения — с ясным пониманием, что реализовывать эти идеи будет уже другая элита, которая после тяжелого системного кризиса придет на смену нынешней.
