Капиталистическая Россия: между модернизацией и самоизоляцией
РБК завершает публикацию серии колонок, посвященных 25-летию рыночных реформ в России.
Стратегические опыты
Кризис 2008–2009 годов показал уязвимость выстроенной в 2000-е годы иерархической модели управления экономикой и обществом, зависящей от притока нефтяных сверхдоходов. Это подтолкнуло власть к попыткам стратегических решений. Стоит вспомнить программную статью Дмитрия Медведева «Россия, вперед!», опубликованную в сентябре 2009 года. На фоне трезвой оценки ключевых проблем экономики и общества в ней был сформулирован фокус на модернизацию и стимулирование инноваций. Одновременно подтверждались стремление к интеграции России в мировое сообщество и необходимость повышения эффективности госаппарата. Результатом стали меры по ограничению коррупции, а также реформа МВД.
В сфере экономики реакцией на кризис стало возобновление диалога с бизнесом, прежде всего в лице ассоциации «Деловая Россия», которая выражала интересы успешных средних компаний. Диалог привел к внесению поправок в Уголовный кодекс с запретом на аресты предпринимателей на стадии следствия, введению с 2010 года на федеральном уровне механизмов оценки регулирующего воздействия (ОРВ), созданию в 2011 году Агентства стратегических инициатив (АСИ). В 2011 году по заказу правительства были реализованы три масштабных проекта по оценке делового климата в регионах — на основе методологии Doing Business, BEEPS и Всемирного экономического форума. Результаты этих проектов стали основой для запуска с 2012 года Национальной предпринимательской инициативы, нацеленной на рост позиций России в рейтинге Doing Business.
Еще один шаг — запрос на разработку новой версии Стратегии-2020, который был предъявлен экспертному сообществу в декабре 2010 года. Проект стратегии был подготовлен к осени 2011 года, в нем с либеральных позиций был детально проработан широкий круг тем — от макроэкономики до повышения эффективности государства.
На внешней арене в продолжение линии «мюнхенской речи» Путина в 2007 году Россия отстаивала свои интересы и претендовала на идеологическое лидерство среди стран БРИК в их отношениях с развитыми странами. В этой логике попытка «перезагрузки» отношений между Россией и США, предпринятая по инициативе Барака Обамы, сопровождалась программой модернизации российской армии и ростом военных расходов (несмотря на дефицит бюджета).
Итак, на первый взгляд кризис 2008–2009 годов дал импульс к изменению системы. Однако спустя всего три года Россия вступила в глубокую конфронтацию со всеми развитыми странами, а затем вошла в новый виток экономического кризиса. Что предопределило такую смену курса?
Нарушение баланса
Кажется, что ответ очевиден: протесты против фальсификации выборов в Госдуму 2011 года в сочетании с «арабской весной». Если в середине 2000-х годов российская элита, добившись экономического суверенитета, хотела обеспечить себе достойное место на глобальной арене, то теперь речь зашла о подтверждении права на власть в собственной стране, и это предопределило смену курса. Но на самом деле все сложнее.
Как позднее отмечал Алексей Кудрин, одним из просчетов Стратегии-2020 стало то, что в нее не были включены вопросы внешней политики, безопасности и правоохранительной деятельности. В результате Стратегия-2020 (как и более ранние установки Медведева) по факту опиралась на взгляды лишь части элит. И те группы, чьи интересы не нашли должного отражения, стали продвигать в общественном сознании свое видение «особого пути» России. В значительной мере это были представители силовых элит, усиление которых началось еще в 2000-е годы. Ряд дополнительных обстоятельств привел к росту их влияния в посткризисный период.
Во-первых, кризис обострил проблему коррупции. Столкнувшись с явными бюджетными ограничениями в 2009 году, федеральный центр попытался сократить потери от коррупции. Однако борьба с ней велась сугубо административными методами — через ужесточение формального контроля за расходованием средств и процедурами госзакупок. Несмотря на рост числа уголовных дел, эта политика не привела к снижению реальной коррупции: противоречивая система госрегулирования, сложившаяся в 2000-е годы, позволяла предъявить любому чиновнику, принимающему решения о распределении денег, обвинение в каких-либо нарушениях. Такая политика вызвала эффект «итальянской забастовки» — в добросовестной части госаппарата исчезли стимулы к каким-либо действиям. Зато кампания по борьбе с коррупцией увеличила влияние силовиков.
Во-вторых, кризис 2008–2009 годов и связанная с ним неопределенность привели к интенсивному выводу капитала из России. Реакцией правительства стало усиление преследования предпринимателей за уклонение от уплаты налогов и использование офшорных схем. Еще одним аргументом в пользу ужесточения контроля за бизнесом стали многочисленные аварии, связанные с нарушениями требований безопасности и приведшие к массовым жертвам (авария на Саяно-Шушенской ГЭС, пожар в ночном клубе «Хромая лошадь», крушение теплохода «Булгария»).
На этом фоне политические протесты 2011–2012 годов стали фактором, который сломал шаткое равновесие элитных групп и сместил баланс в пользу силовиков. Проявлением этого стал существенный рост финансирования армии, МВД и спецслужб, анонсированный в начале 2012 года. Наряду с прямым преследованием представителей оппозиции после событий на Болотной площади одним из инструментов расширения влияния силовых структур стал закон об иностранных агентах, принятый в 2012 году и ограничивший деятельность НКО.
Консервативный разворот
Подобные сдвиги в политике сопровождались разработкой «мобилизационного сценария». Заслуживает внимания активность ультраконсервативного Изборского клуба. Манифест клуба, опубликованный в январе 2013 года, объявлял о неизбежности в среднесрочной перспективе третьей мировой войны, которую глобальная финансовая олигархия развяжет против всех развивающихся стран, но в первую очередь против России. Отсюда логически вытекала необходимость форсированного развития военно-промышленного комплекса, позиционирование государственного сектора как ядра экономики, потребность в очищении национальной элиты. При этом в качестве главных героев российской истории эксперты Изборского клуба называли Петра I и Сталина, а сталинскую индустриализацию рассматривали как модель для «мобилизационного проекта» в наши дни.
Острая реакция российской элиты на события на Украине в конце 2013 — начале 2014 года стала логическим продолжением «консервативного разворота» — с «поиском врага» для мобилизации поддержки режима в условиях явного замедления экономического роста в 2013 году (при еще высоких ценах на нефть). Но важно сознавать, что в основе «разворота» лежали не только интересы определенных групп в российской элите. Массовая поддержка присоединения Крыма показала, что «консервативный поворот» согласуется с настроениями широких социальных групп, для которых издержки глобализации оказывались выше ее позитивных последствий. Россия была здесь не одинока: в дальнейшем схожие тренды проявились в самых разных странах — от Турции и Венгрии до Великобритании и США.
Однако в России «консервативный разворот», пожалуй, имел наиболее серьезные последствия. Практические действия по присоединению Крыма оказали радикальное влияние на отношения России с Европой и США. До того российские лидеры могли маневрировать, ослабляя или усиливая антизападную риторику. События в Крыму и в особенности начало военного конфликта на Украине сделали такую тактику невозможной. Конфликт на Донбассе стал точкой невозврата. И дело не только в международных санкциях Запада и ответных контрсанкциях России. Уже очевидно, что в том или ином виде санкции сохранятся многие годы, даже при отмене формальных санкций будут действовать неформальные барьеры для доступа к капиталу и новым технологиям. Причина — в разрушении взаимного доверия и в восприятии России как потенциального военного противника.
Столкнувшись с ощутимыми негативными эффектами санкций, российские лидеры попытались через «поворот на Восток» (прежде всего на Китай) компенсировать потери на европейском направлении. Но очень скоро стало понятно, что при наличии некоторых общих геополитических интересов Китай не планирует всерьез оказывать поддержку России.
На этом фоне перспективы экономического и социального развития России в ближайшие годы придется рассматривать в контексте «опоры на собственные силы». Поэтому очень важно понять, в какой мере разные социальные группы готовы жертвовать своими интересами ради интересов страны. Исторический опыт свидетельствует, что патриотические настроения могут выступать важным фактором экономического развития, консолидирующим разные социальные силы (как это было в Южной Корее и на Тайване в 1960–1970-е годы или до недавнего времени происходило в Китае и Иране). Однако это возможно лишь в случае, если элита способна предложить обществу убедительный образ будущего, ради которого можно идти на жертвы сегодня.
Проблема России в том, что действующая элита систематически не справляется с этой задачей. Идеи либеральной демократии 1990-х годов не прошли испытания кризисом 1998 года. Либерально-технократический проект 2000-х годов смог сдержать удар глобального кризиса 2008–2009 годов, но не устоял перед политическим кризисом 2011 года. Пришедшая им на смену консервативная идеология за четыре года тотального господства в публичном пространстве не смогла породить ничего, кроме образа осажденной крепости, в которую не хочется возвращаться ни элитам, ни обществу.
Однако страна не может долгое время жить без видения будущего, разделяемого основными социальными группами. И либо действующие элиты, договорившись друг с другом, смогут предложить обществу привлекательный образ будущего, достижимый за счет самоограничения в настоящем не только для граждан, но и для элит, либо им на смену придут совсем другие люди, движимые радикальными идеями. Именно это случилось в России в 1917 году.
