Почему война в XXI веке стала экономически невыгодна
Самый мирный век
70 лет назад в Европе закончилась самая страшная в истории война, и на континенте настало время мира. И каким бы хрупким он порой ни казался, сама его продолжительность уже указывает на феноменальное отличие современности от прошлых исторических состояний.
Мир, продолжающийся в исторически главном центре вооруженных противостояний уже много десятилетий, обеспечил невиданный хозяйственный прогресс Старого Света. Сегодня мало кто об этом задумывается, но 70 мирных лет — это больше, чем Европа пережила с 1500 по 1918 год. Продолжительность жизни в 28 странах ЕС с 1946 по 2013 год выросла на 23 года, тогда как в середине XIX века продолжительность жизни во многих из этих стран не превышала 40 лет. Экономика Европы за послевоенные годы выросла в 8,5 раза, что приблизительно соответствует ее росту за 600 лет, с начала XIII до конца XVIII столетия. О масштабах технологических усовершенствований, о повышении качества жизни, о превращении Европы в удобный дом для всех ее жителей я и не говорю. Долгий мир принес человечеству совершенно новое качество экономического прогресса.
Экономические последствия семидесятилетнего мира оказались очень разнообразны — и они связаны не столько с повышением значения мира, сколько со снижением значения войн. На протяжении веков война была одним из главных инструментов обеспечения экономической успешности государства. Военная добыча и дань всегда подпитывали ведущие империи. Ограбление американских владений на время сделало Испанию ведущей державой Европы. В ходе наполеоновских войн Франция получила от побежденных стран контрибуции на 535 млн франков, но в 1871 году Пруссия сама предъявила ей счет уже на 5 млрд франков. По условиям Версальского мира на Германию были наложены огромные репарации, которые, однако, выплачены не были, а итогом стали реваншизм и нацизм.
После 1945 года в СССР из Германии было вывезено более 3 тыс. заводов и электростанций, около миллиона голов скота, большое количество частного имущества — но это, как и репарации западным странам, не могло компенсировать даже малой доли нанесенного войной чисто материального ущерба. Именно поэтому послевоенный мир начал строиться на почти универсальном понимании того, что война превратилась в экономически невыгодное предприятие.
Война как жест отчаяния
Это изменило все геополитические реалии. Военный контроль над территориями стал требовать все больших усилий, а выгоды, приносимые им, — стремиться к нулю. Вся колониальная система была демонтирована, а страны, которые не усвоили новый тренд, оказались унижены в максимальной степени — как Франция в Индокитае и Алжире или Португалия в Анголе и Мозамбике. Крах колониальных империй превратил мир в подлинно экономическое пространство: сейчас любое сырье, которое могут поставлять периферийные страны, выгоднее купить, чем отнять; невозвращаемые долги проще списать, чем направлять флот к портам государств-неплательщиков; для обеспечения устойчивости своей валюты нужна успешная экономика, а не награбленные золотые запасы.
К концу 1970-х годов стало ясно, что большая война между ведущими державами невозможна, а войны самих ведущих держав с периферийными странами бесполезны. Тем, кто не понял — Советскому Союзу и Соединенным Штатам, — история объяснила это в Афганистане, Вьетнаме и Ираке. Важнейшим уроком долгого мира второй половины ХХ и начала XXI века стало понимание того, что война, исторически выглядевшая показателем силы государства, превратилась в простой жест отчаяния.
Экономизация мира обусловила глобализацию — наиболее впечатляющий хозяйственный процесс нашего времени. Глобализация в корне отличается от иногда смешиваемой с ней вестернизации — процесса, заключавшегося в перенятии отстававшими странами (или навязывании им) практик передовых держав и подкреплявшегося массовой миграцией из «центра» на «периферию». К концу ХХ века торговые, инвестиционные и миграционные потоки оказались распределены по регионам планеты более пропорционально, чем прежде, — и в результате правительства, которые ранее определяли судьбы своих, а нередко и чужих, народов, оказались вынуждены сопрягать свою политику с интересами глобальных инвесторов, задачами проникновения на новые рынки и привлечения в страну квалифицированных кадров.
Возникли отрасли, крупнейшие компании которых не могут существовать в национальных границах; появились рынки, поведение которых не может управляться отдельными государствами. Эти факторы стали ограничивать ценность уже не только военной силы, но и традиционно понимаемого суверенитета. И несмотря на протесты традиционалистов, которых достаточно в любом обществе, не приходится сомневаться в том, что значение суверенитета, как и роль государств, будет и далее снижаться.
Конец военных инноваций
Глобализация породила невиданную ранее потребность в синхронизации происходящих в мире процессов, что вызвало к жизни информационную революцию. Новое качество коммуникаций ускорило технологический прогресс и обеспечило вовлечение в креативный процесс в сотни раз большего числа людей, чем то, которое прежде было сосредоточено в исследовательских институтах, в основном финансировавшихся государством. Это вскоре привело к опережающему развитию гражданских технологий по сравнению с военными. Тот же интернет был создан на технологической платформе, сконструированной с военными целями, но развился он сугубо в гражданской среде — как и мобильная связь, современная оптика, жидкокристаллические панели и иные материалы, которые сейчас используются военными.
Конец 1980-х годов стал последним периодом, когда фиксировался чистый трансферт военных технологий в гражданский сектор — и уже с 2000-х поток развернулся в противоположную сторону. В новых условиях не только война, но и «инвестиции» в ее подготовку хотя и могут иллюзорно способствовать повышению ВВП, на деле становятся чистым вычетом из национального богатства.
Сегодня война выглядит не только преступной и неэтичной, какой она была всегда, но еще бессмысленной и экономически контрпродуктивной. Как и прежде, миру потребуется еще много лет, чтобы полностью освоиться с этой новой реальностью, перестать увлекаться Макиавелли и Шмиттом, перечитывать книги Хаусхофера и Макиндера. Война еще долго будет продолжаться на периферии зон влияния великих держав, но сами они (те, что захотят оставаться великими и в новом тысячелетии) все больше будут становиться приверженцами — и бенефициарами — распространяющегося пространства мира.
Этот новый тренд выглядит сегодня намного более отчетливым, чем он казался идеалистам на рубеже XIX и XX веков. И я убежден, что человечество (за исключением, может быть, жителей стран и регионов, чьи политики живут в иной реальности) не назовет больше нашу эпоху эпохой предвоенной. Это будет лучшим памятником всем тем, кто погиб на полях сражений великой войны середины ХХ века.
