Политическая демография: как реагировать на убыль населения России
Росстат опубликовал оценку естественного движения населения России за 2019 год. Чудес не случилось: естественная убыль достигла 316,2 тыс. человек, население страны сократилось до 146,75 млн. Традиционно проблемы в этой сфере объясняются демографическими ямами — волнообразными падениями числа людей, находящихся в благоприятном для деторождения возрасте. Сейчас Россия находится в одной из таких ям, и государство уже давно пытается нивелировать негативный тренд, стимулируя рост числа рождений в расчете на одну женщину. Эти усилия принесли свои плоды. С 1999 года суммарный коэффициент рождаемости рос, достигнув в 2015–2016 годы рекордных для постсоветских лет 1,78 рождений (в 2019 году показатель, скорее всего, снизился до 1,55–1,56 с 1,61 в 2018-м). В 2010-е в стране отмечались рекордно высокие показатели рождаемости (в 2014-м) и рекордно низкие — смертности (в 2017-м). Учитывая эти успехи, власти предлагают новые меры стимулирования рождаемости и поддержки семей с детьми. Однако есть сомнения в том, что они окажутся эффективными, как и весь идеологический промоушен семейных ценностей.
Смена поколений
Проблема, на мой взгляд, не только в том, что сегодня в детородный возраст вступило малочисленное поколение 1990-х годов. Практика показывает, что такие поколения в прошлом как раз могут демонстрировать обратную динамику: в Германии самые высокие показатели рождаемости за последние сто лет — в среднем 2,47 на одну женщину — были зафиксированы в 1963–1965 годах, как раз в период послевоенного демографического провала. Однако затем общество среагировало по-своему, и рождаемость снова пошла вниз.
Поэтому куда правильнее было бы рассматривать нашу ситуацию не только в контексте волн, а с учетом и других факторов. Например, смены приоритетов общества после выхода из эпохи авторитаризма. Если мы посмотрим на Словакию, Венгрию и даже Польшу — страны, которые перенесли в 1990-е менее серьезные кризисы, чем Россия, и долгое время развиваются крайне успешно (в Польше экономического спада не было даже в мировой кризис 2008–2009 годы), — результат нас не впечатлит: рождаемость в Польше с 1992 года снизилась сильнее, чем в России, и сегодня центральноевропейские страны отстают от нас по этому показателю (в 2016 году он составлял в России 1,78, в Польше 1,32, в Венгрии 1,45, в восточных землях Германии 1,54). Главной причиной нынешних проблем стоит считать не демографические ямы, а приход в жизнь поколения, воспитанного в большей свободе, чем советские граждане. Россия сегодня — это Запад 1970-х, общество людей, живущих для себя, и ни детские пособия, ни экономический рост быстро не сломят этот тренд.
Поэтому, если власти хотят остановить депопуляцию, нужно посмотреть на другую часть уравнения — смертность. Улучшение здравоохранения вместо его «оптимизации» — куда более верный путь к возрождению национальной экономики, чем любые инвестиции в инфраструктуру и ВПК. И не только потому, что медицина подтягивает за собой многие другие отрасли, но и потому, что увеличение числа трудоспособных лиц старших возрастов требует технологических нововведений, повышения производительности, появления более гибких форм занятости. Сегодня проблему не решить повышением пенсионного возраста: большинство граждан старше 60 лет не смогут эффективно работать в существующей экономике — они сами по себе уже не слишком трудоспособны, да и достойных рабочих мест для них нет.
Издержки миграции
И тут возникает другая важная и очень чувствительная тема — миграция. При естественной убыли в 316,2 тыс. человек население России сократилось в 2019 году всего на 35,6 тыс. Разница была компенсирована приезжими. Проводимая экономическая политика фактически подразумевает масштабную трудовую миграцию. Но есть вопросы.
С одной стороны, много говорится о приезжающих, но почти никогда — о тех, кто уезжает. Между тем, по некоторым оценкам, масштаб «путинского исхода» достигает 2 млн человек (пусть даже эти люди не уехали навсегда и продолжают учитываться в статистике населения). Однако в отличие от мер по стимулированию деторождения мер по предотвращению оттока не принимается вовсе. Скорее наоборот: политически мотивированные преследования, давление на предпринимателей, отсутствие карьерных лифтов — все это выталкивает из страны самых работоспособных и востребованных в остальном мире людей.
С другой стороны, последствия миграции противоречивы. Да, она позволяет заполнить лакуны на рынке труда, но в то же время существенно ограничивает модернизацию этого рынка. Один из самых впечатляющих прорывов в области повышения производительности и введения технологических новшеств в ХХ веке был совершен в Японии, в населении которой доля иммигрантов даже сейчас не превышает 2,2%. Аналогично период резкого сокращения разрыва между Европой и США по показателю производительности пришелся на так называемое славное тридцатилетие 1946–1975 годов — период практически полной занятости и даже дефицита трудовых ресурсов, предшествовавший началу масштабной трудовой миграции в страны Западной Европы. Наращивая иммиграцию, мы решаем проблему численности населения в моменте, но усугубляем ее в перспективе, так как остающийся дешевым труд препятствует технологическому прогрессу, повышению зарплат и, соответственно, пенсий и социальных отчислений. Итогом становится остаточное финансирование социальной сферы и здравоохранения. Европейцы отчасти решили проблему через крайне высокие налоги и серьезное долговое финансирование государственных социальных программ, но в России почтение к олигархам и культ финансовой стабильности не позволяют применить ни один из этих рычагов.
Не брать числом
Поэтому мне кажется, что стоит пересмотреть национальные приоритеты в демографической сфере. Прежде всего следует признать, что Россия должна брать не числом, а умением. Следует забыть о стремлении к наращиванию численности населения — добиться его все равно не удастся. Задачу сбережения народа не нужно подменять задачей его умножения. Следует создать государственную систему поддержки работников старших возрастов, стимулируя работодателей создавать для них все необходимые условия; активизировать усилия по технологической модернизации экономики, воспринимая дефицит на рынке труда как важнейший стимул, а не препятствие для хозяйственного развития. Образ европейской технологически развитой России с населением 120 млн человек и медианным возрастом жителей 45 лет должен привлекать нас куда больше, чем образ Нигерии с населением 260 млн и средним возрастом 18 лет.
Именно поэтому нужно признать всех, кто когда-то был «нашим», своими — и прежде всего не тех представителей бывших имперских колоний, которые подчас не знают русского языка, а тех недавних и нынешних россиян, кто предпочитает иметь с родиной поменьше общего, например бывших советских и российских граждан, живущих по всему миру от Аргентины до Канады, от Китая до Франции. Россия в отличие от Америки никогда не была страной массовой стихийной миграции, зато она была страной открытых интернациональных элит, формировавших ее как великую европейскую державу. Если она хочет таковой остаться, выработка новой демографической политики должна стать первоочередной задачей.
