Не забыть о науке: чего ждут российские университеты от нового министра
Нас, как и коллег из других университетов, просят дать прогнозы в связи с назначением нового министра образования и науки, однако для прогнозов пока просто нет оснований. Чем, пожалуй, можно без стеснения поделиться в этот момент, так это надеждами и ожиданиями от того, как политика нового министра будет соотнесена с политикой предшественников, в том числе и Дмитрия Ливанова. Ведь каким бы противоречивым ни было отношение к министрам образования, был начат ряд важных для российского образования процессов. И сегодня вузам (особенно так называемым ведущим университетам) хотелось бы надеяться, что эти процессы не остановятся.
Связь с наукой
Традиционно в России университетское образование было отделено от науки. Центром управления наукой, центром ее развития всегда была РАН, а центром образования — университеты. Так было повсеместно, кроме редких исключений, одним из которых, кстати, с самого момента своего основания был московский Физтех. Мудрый Петр Леонидович Капица был искренне убежден, что нельзя обучать людей там, где не делается реальной науки, и потому создал так называемую систему Физтеха, практикуемую в разных формах во всем мире. В этой системе ребята с третьего курса занимаются реальной научной работой на так называемых базовых кафедрах — в реальных лабораториях под руководством ведущих ученых. В первую очередь такими базовыми кафедрами были и остаются институты РАН.
Но так устроено не везде. Есть вузы, почти оторванные от реальной науки. В них занятия ведут преподаватели, много лет не практиковавшие то, что преподают. Причем есть даже вузы, где таких преподавателей большинство. Отсюда проистекает множество проблем. Например, стремительное нарастание разрыва между тем, чему учат студентов, и тем, чего от них требует реальная жизнь. Например, массовая работа не по специальности. Представление о том, что «диплом ничего не значит», «закончил университет — вот теперь иди, учись в полях». В мире принято, что университеты это храмы знаний, причем знаний реальных, передовых. Многие российские вузы — это кладбища знаний, устаревших и никому не нужных.
Именно с этой проблемой борется вузовская реформа последних лет. Она взяла курс на стремительноe насыщение университетов реальной наукой. Это создание и финансирование лабораторий, приглашение в них крупных ученых, в том числе из-за рубежа, закупка современного оборудования. В такой системе научные коллективы постоянно получают свежую кровь — студентов, а образовательный процесс соприкасается с реальной наукой и становится практикоориентированным. Такое слияние жизненно необходимо и для образования и для науки.
На уровне страны такое слияние начал еще Андрей Фурсенко, предшественник Ливанова на посту министра, а ныне помощник российского президента. В числе глобальных процессов, запущенных Фурсенко, была важнейшая для университетов программа развития — национальные исследовательские университеты, — в рамках которой вузам на конкурсной основе присваивался особый статус и выделялось солидное финансирование. При Ливанове случилась еще одна веха в прорывном развитии университетов — «Проект 5-100», инициированный указом президента, вобравший в себя лучшие мировые практики и давший еще один колоссальный импульс российским университетам. У программы много критиков, но есть неоспоримый факт: наконец-то ведущие российские вузы (помимо МГУ и СПбГУ) стали попадать в международные рейтинги, а значит играть на общем поле, доказывать свою глобальную конкурентоспособность. Помню, как мы с удивлением обнаружили, что в глобальных рейтингах по некоторым параметрам стоим на одном уровне с лозаннской политехнической школой, а в чем-то, например, обгоняем знаменитую Сорбонну или входим в одну двадцатку с Гарвардом.
Открытость миру
Упомянутый «Проект 5-100» ставит университетам-участникам задачу к 2020 году войти в топ-100 международных университетских рейтингов. В качестве целевых рейтингов выбраны два британских — Times Higher Education и QS, а также шанхайский ARWU. У программы много противников, и один из главных их аргументов такой: у России свой путь, так зачем нам эти международные рейтинги, давайте лучше ориентироваться на свои.
Национальные рейтинги — необходимый элемент оценки собственного образования для любой развитой страны. Однако смелость инициаторов «Проекта 5-100» ровно в том и заключается, что сравнивать себя с миром нам обычно довольно неудобно: мы то и дело оказываемся в отстающих. При этом мы любим (и умеем!) быть лидерами. Чтобы избежать диссонанса, можно пойти двумя путями. Первый, попроще, — замкнуться в себе и все отрицать. И второй, посложнее, — принять вызов, открыться миру и начать меняться. Пересмотреть миссию университетов, запустить трансформацию.
Зачем нам именно второй? Затем, что мы хотим сильную, конкурентоспособную и независимую экономику, а она невозможна без современного образования. Ну, а образование в современном мире обязано быть интернациональным. Во-первых, потому, что, как уже было сказано выше, образование зиждется на науке, а наука международна по своей природе: едва ли вы сегодня найдете серьезное научное исследование, в котором не поучаствовали бы ученые из нескольких стран. А во-вторых, академическая мобильность — это, пожалуй, лучшее, что придумано в современных университетах. Мы жалуемся на то, что наши студенты уезжают за границу; но студенты уезжают из всех стран, это нормальный процесс. Вопрос в том, приезжают ли к нам другие студенты, происходит ли обмен или это дорога с односторонним движением. Движение сейчас становится двусторонним — иностранцев в российские вузы приезжает с каждым годом все больше. Но они должны понимать, как оценивается вуз относительно Оксфорда или KAIST, стоит ли он денег, которые просит. Их волнуют вопросы «интерфейса» — есть ли для них программы на английском языке, будет ли кому о них позаботиться, смогут ли они по результатам защитить диссертацию, которая будет котироваться во всем мире.
Оздоровление системы
Самый сложный и больной вопрос российской образовательной системы — это ряд мер, введенных Ливановым в отношении высшей школы, который касался, как бы сейчас сказали, оздоровления системы, то есть очистки ее от неэффективных элементов. Это примерно та же политика, что уже несколько лет проводит Центробанк с банковской системой страны, — всегда непопулярная, но чаще всего необходимая. Ливанову обычно припоминают зачистки в системе университетов: первый в истории страны мониторинг эффективности высших учебных заведений, по его результатам лишение лицензий нескольких сотен вузов и филиалов, не подтвердивших должного уровня качества образования. То же самое, только в другой форме, начало происходить и в вузовской науке.
Дело в том, что с 1990-х годов и по самое начало 2010-х российская наука вообще в силу внешних обстоятельств чувствовала себя не лучшим образом, и это, увы, не субъективное мнение, а объективные данные. Падали цитируемость, количество занятых кадров, объем финансирования. Начиная с 2013 года случился перелом и по всем этим показателям наука стала набирать обороты (данные Минобрнауки). Для обывателя это могло пройти незамеченным, но люди внутри знают, что произошло это отчасти благодаря ставке государства на университетскую науку. Помимо того что оно начало вкладываться в развитие лабораторий и научных коллективов в университетах, оно стало внедрять и механизмы отслеживания эффективности.
Развития нет там, где нет отбора по качеству и устранения слабых звеньев, и такой отбор, как известно, может быть естественным и искусственным. Естественный — это рыночная конкуренция, и постепенно она приходит в российскую науку. Но времени прошло не так много, и нужно признать: мы пока не привыкли играть по рыночным правилам. Советская наука жила по законам госплана, где государство раздавало заказы на разработки согласно профилю научного института, а не качеству и эффективности его работы. Бороться за получение заказов через повышение качества работы не было никакого смысла. Любопытно, что на определенном этапе конкуренция все-таки существовала — правда, на макроуровне, и речь, конечно, идет о послевоенном времени. То есть пока ученые СССР в едином порыве конкурировали с другими странами мира (вспомним космическую и ядерную гонку в 1950–1970-х), наука даже в тоталитарных условиях все равно цвела: мы сегодня с ностальгией вспоминаем послевоенный подъем атомной энергетики, космонавтики, авиастроения, вычислительной техники. Но стоило фактору международной конкуренции исчезнуть — и госплан закономерно перестал работать на качество: наука начала стагнировать и делала это вплоть до начала нового века.
Сегодня науку приучают (а чаще даже принуждают) жить в условиях свободного рынка, и дается ей это нелегко. Те, кто уже перестроился, работают отчасти как бизнес: частично продолжая жить на базовое финансирование, начинают бороться за клиентов (то есть за гранты и проекты), учатся работать быстрее и эффективнее. Но таких научных коллективов пока не большинство. Больше все еще тех, кто не готов вступать в рыночную fair play. Для нас это, например, неэффективные лаборатории, которые мы закрываем при недостижении оговоренных показателей. И как бы ни было больно об этом говорить, такие элементы действительно должны быть ликвидированы.
Вся наша огромная система образования и науки требует реформ и изменений, а их на самом деле не любит никто — людям проще жить так, как они привыкли. Но ценность реформ со временем станет очевидной. Важная вещь, которую мы наблюдаем уже второй десяток лет, это преемственность в сфере управления образованием. Мы искренне уповаем на продолжение взятого курса, надеемся, что новый министр будет продолжать выбранную государственную политику и поможет российской высшей школе продолжать движение в сторону связи с реальной наукой.
