Из Сирии в Россию: что делать с теми, кто возвращается из ИГИЛ
Исход перед Олимпиадой
Чтобы оценить угрозы и вызовы, связанные с возвращением россиян из Сирии, необходимо понимать их мотивы и жизненные траектории. Активно покидать Северный Кавказ мусульмане-фундаменталисты начали накануне Олимпиады в Сочи. Дело в том, что силовики тогда использовали крайне жесткие методы не только против участников бандподполья, но и в отношении всех, кто казался им подозрительным: проводили масштабные спецоперации, облавы на мусульман-фундаменталистов, взрывали дома родственников боевиков, заводили уголовные дела.
Например, в октябре 2013 года, накануне праздника Курбан-байрам, во время рейдов по кафе Махачкалы были задержаны более 50 человек. В ноябре только в одном многоквартирном доме на проспекте Акушинского дагестанской столицы задержали еще 40 салафитов. Их доставляли в участок, фотографировали, снимали отпечатки пальцев и, как они утверждают, выдавали идентификационные номера, которые рекомендовали запомнить для ускорения процедуры проверки при последующих задержаниях.
В Чечне в декабре 2013-го — январе 2014-го молодых людей с бородами и укороченными усами задерживали на остановках, рынках, в магазинах. По словам очевидцев, в участках их избивали, заставляли бриться. Жена одного из задержанных рассказала нам, что после задержания ее муж бесследно пропал.
В 2013 году в Дагестане были взорваны как минимум 15 домов родственников боевиков, 10 из них — в селе Гимры: каждый раз правоохранительные органы заявляли, что было обнаружено взрывное устройство, которое невозможно разминировать, хотя прежде в некоторых из этих домов регулярно проводились проверки. Мать 18-летнего боевика рассказывала нам, что после подрыва дома на ворота прикрепили фотографию ее сына в камуфляже, таким образом недвусмысленно давая понять, что акция носила карательный характер. В начале 2014-го я сама была свидетелем такого взрыва в селе Новый Агачаул в пригороде Махачкалы.
Активистка правозащитной организации из дагестанского Буйнакска Зарема Багаутдинова, сообщавшая о преследованиях салафитов, была осуждена, как считают правозащитники, по сфабрикованным доказательствам, «Мемориал» признал ее политзаключенной.
Тогда с Кавказа начали массово бежать. В том году Россия заняла второе место после Сирии по количеству обратившихся за убежищем в странах Европы (ЕС, Норвегия и Швейцария). Только в Германии статус беженца попросили 15 тыс. чеченцев, всего обратились 41,5 тыс. россиян.
Дорога в рай
Исламисты, в том числе из Дагестана и Кабардино-Балкарии, бежали в Турцию и Египет, и лишь некоторые — в Сирию. Для молодых мусульман Кавказа Сирия давно была близкой: после распада Советского Союза многие учились в исламских вузах и сохранили друзей. Да и вообще для мусульман земля Шама — территория современных Сирии и Ирака — священная, погибнуть в джихаде на которой — прямой путь в рай. Сирийский город Дабик в исламской эсхатологии считается местом последней битвы, с которой наступит последний час истории.
Российские мусульмане — сунниты, и противостояние с алавитским режимом Асада трактуется ими еще и как часть суннитско-шиитского конфликта. Поэтому начавшаяся там гражданская война сразу стала восприниматься очень близко. ФСБ оценивала долю российских граждан в рядах бойцов ИГИЛ (организация запрещена в России) в 8%. Русский язык стал третьим по популярности среди боевиков в Сирии после арабского и английского, правда, на нем общаются друг с другом еще и выходцы из Центральной Азии и Южного Кавказа.
Важно понимать, что в Сирию уезжают не только желающие взять в руки автомат. Боевики едут с женами и детьми, жить и работать туда отправляются и люди мирных профессий: учителя, врачи, инженеры, переводчики. В социальных сетях, например, можно найти аккаунт этнически русской москвички, принявшей ислам, которая рассказывает, как она работает врачом в регионе под контролем группировки «Фронт ан-Нусра» (запрещена в России). Кто-то едет туда, чтобы выйти замуж за моджахеда, как студентка из Москвы Варвара Караулова. Новости об отъезде таких девушек приходили также из Петербурга и Югры.
Кто-то отправляется за обещанными «Исламским государством» справедливостью и социальным равенством, жертвы незаконных действий со стороны правоохранительных органов часто надеются там отомстить за преследования мусульман, другие уверены, что в Сирии создается новый миропорядок.
Дорога обратно
Столь же разнообразными оказываются мотивы и пути возвращения: разочаровавшись увиденным, столкнувшись с трудностями или ужаснувшись жестокости, многие пытаются бежать уже через несколько месяцев, но сделать это непросто (в ИГ у людей забирают документы, детей объявляют собственностью халифата, работает система блокпостов, контролирующих перемещение жителей).
Некоторых вытаскивают родители: они приезжают, находят, убеждают, апеллируя к шариатскому праву, обращаются к услугам контрабандистов. А кто-то хочет вернуться, чтобы продолжить вооруженную борьбу у себя в стране — практически все радикальные группы в Сирии и Ираке уже объявили джихад России. Сайты боевиков и правоохранительные органы сообщали, что несколько вернувшихся из Сирии боевиков уже примкнули к рядам подполья в Дагестане и Кабардино-Балкарии. Пока джихадистам Сирии больше нужны бойцы на месте, поэтому случаи возвращения боевиков единичные.
Сейчас, когда авиаудары по территориям, контролируемым джихадистами в Сирии и Ираке, усиливаются, вероятно, увеличится количество тех, кто побежит оттуда. Безусловно, среди тех, кто возвращается, могут быть и желающие примкнуть к подполью или создать «спящую ячейку», чтобы позже попытаться совершить теракт.
Чем отвечает государство?
Сознавать, что вернувшиеся домой боевики могут представлять серьезную угрозу, государство начало еще в 2013 году. Тогда власти изменили законодательство, позволив осуждать боевиков, воевавших против российских интересов за границей — ч.2 ст.208 УК РФ (организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем) предполагает наказание в виде лишения свободы на срок от пяти до 10 лет.
Десятки вернувшихся и только планировавших уехать уже осуждены. Как минимум с прошлого лета российские власти пытаются предотвращать отъезд россиян в Сирию: ужесточены проверки на границе, особенно для тех, кто направляется в Турцию — основную транзитную страну. Как минимум с этого лета начали осуждать за попытку выехать из страны в Сирию — в августе, по данным правоохранителей, на Кавказе за попытку выехать в Сирию были арестованы 25 человек. Если первоначально даже вернувшимся боевикам давали по одному-трем годам тюрьмы, то теперь только за попытку уехать осуждают на пять лет заключения.
Реагируя на террористическую угрозу в связи с конфликтом в Сирии, власти выступают с различными карательными инициативами: предлагают ввести смертную казнь для террористов и пособников, создать отдельные тюрьмы для осужденных за терроризм, лишать уехавших в Сирию гражданства.
Эти методы часто выглядят или незаконными — Конституция прямо запрещает лишать гражданства, а на смертную казнь действует мораторий — или контрпродуктивными. Создание в России своей тюрьмы Абу-Грейб — это еще один шаг к гарантированной радикализации и героизации тех, кто там находится.
Не все — террористы
С возвращающимися должны профессионально работать и следователи, и психологи, чтобы определить, кто представляет реальную опасность, а кого лучше оставить на свободе. Определенный оперативный контроль за ними необходим, но северокавказский опыт так называемого вахучета, когда подозрительных мусульман заносят в специальные базы данных, регулярно задерживают, ограничивают в перемещении даже за пределы региона, показывает, что слишком жесткие методы, умаляющие человеческое достоинство, приводят лишь к еще большему озлоблению и отчуждению таких людей.
То, что изначально Варвару Караулову, не успевшую еще попасть на территорию Сирии, оставили на свободе, было важным сигналом: государство готово прощать тех, кто ошибся. Но таких случаев единицы, практически все не только вернувшиеся, но только планирующие уехать, оказываются за решеткой.
Отбыв короткий тюремный срок в один-три года, люди практически всегда выходят с более радикальным настроем. В Сирию уехали уже так много людей, что в Дагестане и Чечне, где почти у каждого есть знакомый, прошедший через этот конфликт, они перестали восприниматься как просто небольшая группа бандитов. Родственники и близкие готовы к тому, что вернувшийся понесет какое-то наказание, но оно должно восприниматься как справедливое.
Власти важно отделять тех, кто представляет реальную угрозу безопасности, от тех, кто вернулся, разочаровавшись в своих романтических представлениях, и тех, кто убежден в необходимости создания халифата, но не считает больше правильным для этого брать в руки оружие. И если первых необходимо арестовывать, вторых — реабилитировать, прежде всего психологически, то с третьими придется конкурировать идеологически, интегрировать их в общественные процессы.
Альтернативный опыт
В настоящий момент не существует практически никаких работающих программ реабилитации для желающих вернуться к мирной жизни. Хотя такой опыт у Северного Кавказа есть. В 2010 году российские власти начали апробировать новый подход к борьбе с вооруженным подпольем. По инициативе Национального антитеррористического комитета в Дагестане и Ингушетии были созданы комиссии по адаптации боевиков к мирной жизни, в состав которых вошли представители силовых структур, члены правительства, правозащитники и религиозные деятели.
Комиссии получили возможность ходатайствовать о смягчении наказания или полном освобождении человека, решившего покинуть ряды бандформирований. Выходящим из «леса» давали гарантию, что они не подвергнутся давлению со стороны силовиков, в частности пыткам, и им помогут начать новую жизнь. Одновременно местные власти начали диалог с умеренными исламистами, людей перестали задерживать за ношение хиджаба или длинной бороды, открылись салафитские школы, детские сады, кафе, медресе.
Постепенно — быстрых результатов в такой работе не бывает — этот подход стал давать свои плоды, уменьшилось количество людей, уходящих в подполье, начали сдаваться не только пособники, но и реальные боевики. В Ингушетии через комиссию прошел, например, бывший охранник Доку Умарова, который дал показания, к нему потом применили программу защиты свидетелей.
Но работа комиссий, как и весь прочий комплекс мягких мер, была свернута к 2013 году, чтобы избежать любых непредвиденных ситуаций на Олимпийских играх. Единственным исключением стала Ингушетия, где комиссия возобновила свою работу после Олимпийских игр.
Успехи мягких мер
Всего с 2011 года ингушская комиссия рассмотрела 68 обращений, в том числе были заслушаны дела троих вернувшихся из Сирии: один, отсидев год, получил помощь в трудоустройстве (сейчас он работает тренером в одном из физкультурно-оздоровительных комплексов), двое других избежали тюремного заключения (один учится, другой занимается спортом).
Относительно последовательное применение мягких мер и достаточно либеральная религиозная политика в республике способствовали тому, что за пять лет число жертв конфликта снизилось в десять раз — с 326 в 2010 году до 37 в 2014-м. Это самый впечатляющий на Кавказе результат.
Вопрос создания такой комиссии в Москве поднимался в 2012 году, но тогда решили, что это не проблема федерального масштаба. Теперь ситуация изменилась, и положительный кавказский опыт взаимодействия общественников и силовиков необходимо учитывать. Не так давно комитет Совета Федерации по обороне и безопасности во главе с сенатором Виктором Озеровым посещал Ингушетию для изучения этого опыта, обсуждалась и идея создать комиссию по адаптации на федеральном уровне.
Крайне важно также взаимодействовать с мусульманскими лидерами, причем не только с представителями традиционного ислама, как это происходит сейчас, но и с умеренными фундаменталистами, салафитами, не поддерживающими насилие и ИГИЛ, — именно к ним, а не официальному духовенству и чиновникам могут прислушаться молодые исламисты.
