Больше чем политик: долгая жизнь Евгения Примакова
В Евгении Примакове бросается в глаза две отличительные черты — завидная стабильность карьеры и одновременно ее нетипичность.
Примаков ровно восходил наверх при всех режимах. При Сталине поступил в престижный столичный вуз. При Хрущеве защитился, сделал замечательную карьеру на радио и попал в газету «Правда». При Брежневе стал доктором наук, в сорок пять — членкором, причем не будучи секретным физиком или математиком, в пятьдесят — академиком, директором авторитетного института. При Горбачеве состоялся его переход в публичную политику: Примаков возглавил одну из палат Верховного Совета, вошел в ближайшее окружение президента. При Ельцине удержался во главе разведки, а потом опять в гору: министр иностранных дел, премьер. Но даже скоропалительная отставка не стала для него концом. Примаков при Путине плавно перешел в почетный статус elder stateman. К нему прислушивались, его цитировали, ему предлагались синекуры. Последние 15 лет у Примакова не было противников ни справа, ни слева. Его одинаково уважали и Путин, и Зюганов, и лидеры постсоветских стран, ценило экспертное сообщество.
Но одновременно с этим успехом в его жизни всегда имелась какая-то парадоксальность, какая-то недоговоренность. Ведь в Москву приехал поступать юноша из далекой провинции, без связей, наполовину еврей, и мамину фамилию он должен был писать во всех анкетах. Но он не просто поступает, но и закрепляется в столице: сразу же попадает в аспирантуру, а из нее — на номенклатурные должности. Из собкора газеты он выдвигается сразу в заместители директора важнейшего академического института (ИМЭМО АН СССР). До сих в его биографии немало белых пятен.
Примаков всегда был не только тем, кем являлся по формальному статусу. Так, работая собкором «Правды» в Каире, он выполнял гораздо более широкие функции, выступая в роли «смотрящего» при президенте Насере, что и объясняет его последующий карьерный взлет. В ИМЭМО и в Институте востоковедения он был вовсе не академическим ученым и даже не организатором науки.
Хотя Примаков отдал много лет и журналистике, и науке, он не стал, конечно, ни журналистом, ни ученым в привычном смысле слова. В перспективе он предстает кем-то вроде советского Киссинджера или Бжезинского — высококлассный эксперт по внешнеполитическим проблемам, приглашенный во власть. Он, безусловно, был частью номенклатуры, но не типичной ее частью, поскольку ни дня не находился ни на комсомольской, ни на партийной, ни на хозяйственной работе.
Возможно, именно это обстоятельство обусловило его востребованность в перестроечные и постперестроечные годы. Горбачев ценил в нем незашоренного опытного дипломата, способного действовать в соответствии с «новым мышлением», Ельцин — «своего», понимающего правила номенклатурной игры, но приемлемого и для «демократов», Путин, вероятно, видел в нем образец, на который надо ориентироваться.
Дилемма Примаков – Путин, столь актуальная в роковом для обоих 1999 году, когда «Отечество — Вся Россия», где в сопредседателях был Примаков, столкнулась на думских выборах с партией власти «Единство», сегодня кажется надуманной. Ничто не омрачило гармонию их отношений после 1999-го. Напротив, те, кто активно их ссорил — Березовский ли, Доренко ли, — были быстро отторгнуты. Думаю, что в итоге Примаков был доволен, что ему не довелось стать президентом: он ушел с незапятнанной репутацией, уважаемый всеми лагерями, в ранге гуру международной политики и признанного мудреца. И при этом он заставил многих с затаенной грустью до сих пор вздыхать: ах, если бы победил тогда Примаков!
Евгений Максимович всегда делал верный выбор. Имея изначально задатки государственника, он понимал, что в те годы для человека его национальности наука — единственная позиция, с которой он может попасть во власть или влиять на ее решения. Он пришел в арабскую редакцию радиовещания в 1956 году — в год Суэцкого кризиса, когда Советский Союз связал себя с Насером и арабским революционным движением, что и обусловило его востребованность и взлет. В Каир он попал также вовремя — накануне Шестидневной войны, и главными читателями его репортажей были вовсе не подписчики «Правды».
В 1970-е, годы разрядки, он входил в узкую группу академических профессионалов, консультировавших Брежнева и политбюро по важнейшим аспектам международной политики. Институт востоковедения Примаков возглавил в один год с афганской революцией, а в ИМЭМО вернулся в год избрания генсеком Горбачева. Бурные 1991–1995 годы он разумно пересидел вдали от СМИ — во внешней разведке. И даже в момент, когда казалось, что он промахнулся, после отставки с премьерского поста, Примаков сумел сыграть правильно — отказался идти против Путина на президентских выборах и моментально вернул себе и статус, и влияние, при этом никто не мог обвинить его в недостатке самоуважения.
Жизнь Примакова охватывает события, стоящие столь далеко друг от друга, что не верится, что их участником был один и тот же человек. Тот, кто работал с Гамалем Абделем Насером, противостоял Голде Меир, посредничал с Саддамом Хусейном, успел поучаствовать в дискуссиях о кризисе в российско-украинских отношениях после присоединения Крыма — вспомним его публичную переписку с ветераном украинской политики Валерием Горбулиным по этому вопросу.
В России нужно жить долго, и Евгений Примаков следовал этому совету.
