Экономика февраля: был ли продовольственный кризис причиной революции?
РБК публикует серию колонок к 100-летию русской революции
В год столетия революции 1917 года одним из самых актуальных вопросов для историков представляется эволюция уровня жизни основных слоев населения страны в 1914–1917 годах. Советская историография давала весьма негативную оценку этой эволюции, подчеркивая высокую инфляцию, рост дороговизны, продовольственный кризис, нехватку товаров, катастрофическое ухудшение положения рабочих и крестьян. Масштаб этих негативных изменений оценивался по-разному в работах различных авторов, однако наиболее основательные статистические оценки были сделаны в последние годы. Важным является вопрос о том, когда начался обвал в уровне жизни горожан — в 1915–1916 годах (то есть еще до революции) или уже в 1917 году?
Война и быт
Отметим, что в работах современников диапазон мнений о динамике уровня жизни населения России в годы войны был достаточно широк. Так, известный экономист Владимир Твердохлебов (во время революции главный редактор «Торгово-промышленной газеты») отмечал в январе 1917 года, что в России «в эти годы величайшего разорения население потребляет и расходует больше, чем в мирное время, бюджеты большей части населения возросли», что «нормальный солдатский рацион оказался роскошью для взятого на войну крестьянина». С разных концов России, отмечает Твердохлебов, сообщалось о том, что «крестьянки раскупают ситцы и другие материи в невиданном до сих пор размере». Городское население, по его мнению, в целом тоже увеличило свои доходы. При этом Твердохлебов признает, что «цены жизненных продуктов, обуви, одежды поднялись вдвое, втрое и больше того». Обсуждая вопрос об увеличении бюджета населения, он приходит к мнению, что не заработная плата поднялась из-за роста цен, а, «наоборот, рост цен вызван ростом доходов и спроса на товары».
Гораздо менее оптимистичную оценку ситуации давал в 1918 году Сергей Прокопович (известный экономист, министр торговли и промышленности, министр продовольствия временного правительства). Он отмечал, что рост цен на все товары в годы войны повысил благосостояние «тех классов населения, которые покрывают свои расходы продажею изделий и продуктов, в том числе и крестьян черноземной полосы». Питание крестьян в военные годы «несомненно улучшилось», но при этом ухудшилось снабжение покупными товарами, особенно на третьем году войны. Что касается фабрично-заводских рабочих, то их благосостояние, как отмечает Прокопович, определялось тем, в какой мере повышение зарплаты отставало от роста цен на предметы народного потребления. Введение «сухого закона» выразилось «в прекращении понедельничных прогулов», повышении интенсивности и качества работы, росте производительности труда на 20–25%.
Положение рабочих определялось не только их зарплатой и прибавками к ней; определенную роль играла государственная поддержка семей мобилизованных в армию в виде казенного продовольственного пайка, а также общественная помощь семьям призванных в армию. Вся эта деятельность позволяла поддерживать приемлемый (в условиях войны) уровень жизни основных слоев населения в течение первых двух военных лет, однако с конца 1916 года и особенно после Февральской революции проблема обеспечения населения продовольствием обострилась.
Катастрофический рост цен в течение 1917 года отражает динамика бюджетного индекса (исчисленного в 1920-х годах), значение которого в январе 1917 года было равно 294, а в декабре того же года уже 1545 (за 100 принято значение этого индекса в 1913 году). С учетом роста дороговизны средняя реальная зарплата (в рублях 1913 года) была 258 руб. в 1913 году, 278 руб. в 1916 году, 220 руб. в 1917 году и всего 27 руб. в 1918 году. Конечно, динамика средней реальной зарплаты в разных отраслях существенно различалась.
«Твердые цены»
Как отмечал советский историк Аркадий Сидоров, первые полтора года войны Министерство земледелия легко справлялось с заготовками продовольствия для армии, в чем ему помогали местные власти — городские управы, которые пользовались правом регулировать цены. В августе 1915 года правительством было создано Особое совещание по продовольствию, устанавливавшее «твердые цены», с которыми должны были согласовываться и местные цены. Однако твердые цены оказались заметно ниже рыночных. На повестку дня в конце 1916 года был поставлен вопрос о разверстке хлеба, распределении обязательных поставок его по губерниям и уездам страны. При этом ситуация со снабжением складывалась по-разному в разных городах. Так, нормы потребления в Москве, сложившиеся к маю-июню 1916 года, дали, по оценке Сидорова, «в общем, сравнительно благоприятную картину продовольственного дела». Карточная система в Москве развивалась постепенно. Карточки для распределения сахара были введены в августе 1916 года. В марте 1917 года карточная система была распространена на хлеб, а затем на целый ряд продуктов.
Наиболее надежные оценки социально-экономического положения страны в годы войны получены недавно в публикациях Андрея Маркевича и Марка Харрисона. Ими показано, что производство в секторе «товары и невоенные услуги» снизилось с 1913 по 1916 год на 8,2%, а продукция сельского хозяйства — на 20,7%. Эти данные говорят об умеренном спаде в реальном секторе экономики. Однако растущие потребности армии в продовольствии, а также резко возросшие транспортные проблемы затруднили продовольственное обеспечение горожан.
В последние годы заметный резонанс получили работы известного петербургского историка Бориса Миронова, в которых он отмечает, что сбор зерновых в России в годы войны вполне удовлетворял спрос населения. Возросшее потребление армии в основном компенсировалось уменьшением потребностей в тылу (ввиду мобилизаций). Более существенным фактором было прекращение экспорта, поглощавшего в мирное время, как правило, свыше 20% чистого сбора хлебов. Характеризуя материальное положение российского населения во время войны, Миронов отмечает, что оно было лучше немецкого. В Германии карточная система на хлеб была введена в январе 1915 года, и к концу 1916 года она распространилась на все важнейшие продукты питания. Норма хлеба постепенно понижалась и в 1917 году достигла всего 170 г в день, масла и жиров — до 60–90 г в неделю. Введенная с началом войны государственная хлебная монополия в 1916 году приняла форму принудительной продовольственной разверстки. В России же твердые цены на хлеб, обязательные при государственной закупке для армии, были установлены в августе 1915 года, почти на год позже, чем в Германии. Летом 1916 года, на полтора года позже, чем в Германии, в городах 34 губерний возникла карточная система, нормировавшая хлеб и сахар (при этом нормы были существенно выше, чем в Германии).
По ту сторону фронта
Интересно, что рост цен в России в годы войны был вполне сравним с ростом цен в других воюющих странах. Так, в 1917 году индекс оптовых цен в Германии был 179, в Великобритании — 206, во Франции — 262, в Италии — 306 (за 100 принималось значение индекса в 1913 году), в России в 1916 году — 199,3.
Источники показывают, что реальная зарплата российских рабочих начала заметно снижаться с весны 1917 года. По мнению Миронова, продовольственный кризис, проявившийся в России накануне революции, был обусловлен не столько объективными, сколько субъективными факторами. А катастрофический характер проблема снабжения столицы и ряда крупных городов приняла уже после февраля.
Сравнивая экономическое положение стран — участниц войны, директор Института российской истории РАН Юрий Петров отмечает, что показатели России на этом фоне не выглядят безнадежными. Так, сокращение ВВП на душу населения за 1914–1917 годы в России составило около 18%, тогда как в Германии — свыше 20%, а в Австро-Венгрии — более 30%. Интерес представляет данная им оценка мер, принятых российским правительством по снабжению населения продовольствием. Несмотря на недостаточную эффективность этих мер, систему жесткого нормирования потребления продовольствия российские власти применить не решились из-за опасений социального взрыва. Правительство Германии, напротив, ввело нормирование продовольственного обеспечения. Это вызвало серьезное недовольство и, безусловно, привело к временному росту социальной напряженности, однако для Российской империи, как отмечает Петров, отказ от такой политики обернулся катастрофой. Продовольственный кризис зимы 1916–1917 годов дал импульс для массовых протестных движений, которые завершились революцией.
В целом можно заключить, что уровень жизни основных слоев населения страны в 1914–1916 годах понижался постепенно и до конца 1916-го все еще позволял семьям сводить концы с концами; этот фактор не был ведущим в назревании событий февраля 1917 года. Обвал начинается в начале 1917-го (когда транспортные неурядицы стали серьезным препятствием для бесперебойной доставки продовольствия в города) и особенно после Февральской революции, когда расстройство финансовой системы стремительно развивалось, а введение продовольственных карточек уже мало что могло изменить. На фоне неудачного хода войны этот фактор еще больше усугублял растущую политическую нестабильность в стране между февралем и октябрем 1917 года.
