Чего Россия и Запад не понимают друг о друге

Конфликт между Россией и Европой (а шире – Западом) пока далек не то чтобы от разрешения, но даже от своего апогея. Чем дольше он будет продолжаться, тем серьезнее окажутся экономические потери для обеих сторон, тем глубже станет отчуждение, тем сложнее будет определить рамки посткризисного сотрудничества. При этом особенно печалит, что мы практически не задумываемся о природе нынешних событий и о тех глубинных причинах, которые сделали их возможными.

Обычно эти причины сводятся к геополитическим обстоятельствам: Запад-де не выполнил многих своих обязательств, данных СССР/России в 1990-е годы, не готов был принять во внимание наши «естественные» интересы в регионе, недооценивал влияние и мощь обновленной России. Эти факторы, несомненно, подтолкнули Москву к украинской авантюре — но они лишь усугубили то непонимание, которое и ранее существовало в отношениях сторон. Причин такового я бы назвал как минимум три – хотя список наверняка неполон.

Во-первых, Европа за последние 200 лет прошла столько кругов имперского строительства, что насытилась им по горло. От Наполеона до Гитлера континент наблюдал самые разные формы создания государственных структур, отклонявшихся от вменяемого nation-state, где понятия национальности и гражданства тождественны, а этнический или религиозный факторы «задвинуты» на самый задний план. И всякий раз все европейцы, от Шотландии до Волги, поднимались, чтобы задавить то одно, то другое подобное чудище. Поэтому сегодня Запад – это цивилизация, четко придерживающаяся идей nation-state: такое государство может иметь интересы, но они не должны оправдываться через какие-либо примордиальные основания; оно может развиваться по собственным канонам, но не угрожать другим; подобное государство может входить в любые союзы, но не принуждать кого-либо к их заключению.

Россия пока не стала таким государством. Ее империя, созданная еще в XVI-XVIII веках, если и распадалась, то на короткий срок и затем «собиралась» вновь; ее религия претендует на исключительную особость и по сути является государственной; русские сегодня – одна из самых рассредоточенных наций на свете, и идея «русскаго мiра» не может не быть привлекате­льной. Россия – это разрушившаяся империя, не нашедшая еще новых форм существования, не превратившаяся в постимперскую федерацию. И именно поэтому она не действует в тех рамках, которые давно стали в мире общепризнанными. Сколько еще пройдет времени до того, как это положение изменится, никто не может сказать с определенностью.

Во-вторых, Европа, опомнившись после победы над нацизмом и коммунизмом, пропиталась глубочайшим недоверием к любого рода идеологиям и «ценностям», из которых в конечном счете вновь вырастают идеологии. На протяжении почти 60 лет она строит свой Союз, основываясь на нормах, а не на ценностях – даже на тех, которые мы привычно называем «европей­скими». Сегодня в Европе и на Западе в целом главный вопрос состоит в том, легитимно ли определенное действие, а не в том, соответствует оно предста­влениям о правильном или справедливом. Отсюда четкость формулировок: достаточно сравнить французский закон «О браке между лицами од­ного пола» с нашим законодательством о «нетрадиционной» сексуальной ориентации. Традиции и пожелания не рождают права – это, кажется, понимают сегодня везде на Западе, но не в России. А уважение к норме предполагает соблюдение законов – в том чи­сле, на­пример, и за­конов унитарной Украины, не предполагающих выхода из нее отдельных территорий.

Современная Россия, как и ее клерикализованная имперская предшественница и сверхидеологизированный Советский Союз, ориентирована на ценности (в данном случае единства «русскаго мiра») и собственное понимание справедливости. Справедливо отнять у олигарха имущество, ранее за немалые деньги проданное ему вором-«государственником»? Разумеется. Соответствует нашим ценностям возвращение в российскую юрисдикцию города русской военно-морской славы? Ну конечно (тут можно спро­сить, почему за Севас­тополь взялись раньше, чем за Люйшунь, но ответ напрашивается сам собой). Международно-правовые нормы в расчет не принимаются – ничего не может быть выше ценностей и справедливости. Европейцы же воспринимают присоединение Крыма в чисто правовой пло­скости и отвечают на это предусмотренными мировой практикой и впо­лне легитимными (хотя, быть может, и несправедливыми) санкциями.

В-третьих, в Европе и Америке воспринимают государство как важнейший социальный инструмент, который позволяет реализовывать интересы граждан и который поэтому в идеале не должен иметь собственного интереса. Этот принцип лежит в основе современного народовластия, которое на Западе стало основополагающим принципом – как в монархиях, так и в республиках. В европейской практике последних 60 лет он дополнился кон­цепцией субсидиарности, согласно которой властные полномочия максимально равномерно распределяются на разных уровнях, причем на более высокий передаются только те из них, которые не могут быть эффективно реализованы на более низких. Этот подход делает политику более «технологизированной» и порождает страх перед импульсивными и неосмотрительными действиями.

В России государство имеет иную природу – хотя мы столь часто об этом забываем, что всякое напоминание кажется чуть ли не экстремизмом. Оно в лучшем случае отражает не интересы, а позывы граждан, строится сверху вниз, а не снизу вверх, и стремится максималь­но сконцентрировать полномочия в руках одного человека или узкой группы лиц. В такой ситуации радикализм (а подчас и безумие) предпринимаемых действий служит оправданию власти в глазах толпы – и потому оказывается естественным, а не предосудительным. Отсюда и агрессивность, и апологетика насилия, и излишняя жесткость по отношению к инакомыслящим.

Разумеется, этим отличия не исчерпываются. Мы совершенно по-разному смотрим на соотношение частного и общественного, на право собственности, на границы личной свободы, даже на понятие выгоды во внутренней и внешней политике. Но суть остается прежней: Россия и Запад в последние десять лет существенно расходятся не столько в оценке своего места в мире и своих геополитических интересов. Они выстраивают свои идентичности на диаметрально противоположных основах, которые практически исключают сущностный диалог между этими общностями (о взаимовыгодных экономических связях я сейчас не говорю).

Запад, безусловно, не просчитал действий России, недооценив склонность ее элит к агрессивному поведению. Россия также не просчитала действий Запада, переоценив «экономизированность» его сознания и посчитав солидарность с украинским соседом несущественным фактором. И сейчас ни та, ни другая сторона не способны адекватно оценить следующие шаги другой. Дефицит понимания между нами огромен – и лишь нарастает по мере того, как на российской стороне идет депрофессионализация политического класса, а на западной растет осознание, что с инкорпорированием Украины и Балкан в ЕС Европа достигнет своего естественного предела, а остальные пространства Евразии по всем параметрам останутся не-европейскими.

К сожалению, это значит: «война санкций» – далеко не самое страшное, что может случиться в отношениях между Россией и Западом. Остается пожалеть, что осознание этого проявляется лишь сегодня.