Поствирусная экономика: что помешает радикальным переменам
Какой бы тяжелой ни оказалась нынешняя пандемия, рано или поздно кривая заболеваемости пойдет на спад и мы окажемся в поствирусном мире. Конечно, самой притягательной сейчас является версия, что он будет совсем другим. Она захватывает воображение и потому хорошо «продается», но у нее есть и два других основания — историческое и нормативное. С одной стороны, есть примеры, как эпидемии радикально изменили историю: без европейской чумы 1348–1353 годов не было бы современного капитализма, без мексиканской оспы 1520-х — стремительной колонизации Нового Света испанцами. С другой стороны, мы очень долго слышали о несправедливостях современной экономики, наступлении человека на природу, упадке нравов и подсознательно надеемся, что возникающий мир окажется лучше уходящего. Нейтрально относясь к возможным переменам, я все же хочу обратить внимание на некоторые объективные данности, снижающие вероятность радикальных изменений.
Заложники излишеств
Мир начала ХХI века отличается от цивилизации прошлых веков многими важными обстоятельствами. Начнем с того, насколько масштабным является сегодня использование природных ресурсов. С 1913 года объемы потребления стали в мире выросли в 24,5 раза, нефти — в 195, электричества — в 260 раз. Значительная часть сырьевых ресурсов является объектом трансграничной торговли, основанной на межстрановой и межрегиональной специализации. Неслучайно пандемия спровоцировала кризис в ресурсодобывающих экономиках — и легко представить, какими будут последствия, если наблюдаемое сейчас сокращение спроса на нефть на 30% станет нормой в поствирусном мире. Страны с суммарным населением 600 млн человек (Нигерия, Россия, Иран, Ангола, Венесуэла, Ирак, государства Аравийского полуострова) окажутся на пороге экономической катастрофы. Среди этих стран — одна из крупнейших ядерных держав, основные центры религиозных расколов на Ближнем Востоке и в Африке и государства с серьезными внутренними этническими противоречиями. На фоне потенциального числа жертв в случае их дестабилизации померкнет любая пандемия.
Во-вторых, на протяжении многих десятилетий в мире формировался единый товарный рынок. В экспортноориентированных производствах в Китае, Южной и Восточной Азии занято 460 млн человек. Глобализация с 1990 года вывела из бедности около 1 млрд человек, и если называть вещи своими именами, им помогло развитие сначала в западных странах, а потом в наиболее успешных развивающихся даже не массового, а чрезмерного потребления. Время пандемии показало: мы можем отказаться от многих излишеств — проблема лишь в том, что сотни миллионов людей во всем мире, о существовании которых лишь смутно догадываемся, останутся без работы.
В-третьих, развитые страны создали экономику услуг, где в Европе и США сегодня занято 370 млн человек. В пяти крупнейших европейских странах гостиничный фонд насчитывает 4,1 млн номеров, в 2018 году авиатранспортом воспользовались в мире 4,3 млрд пассажиров. Ежедневно в рестораны и кафе в Европе и Северной Америке заходили более 400 млн посетителей, которых обслуживали около 40 млн работников. За последний месяц мы поняли, что вполне можно готовить и дома, а пиво и вино в ящиках стоит в разы дешевле, чем в ресторане, но что произойдет, если эти новоприобретенные привычки останутся с нами навсегда? Куда полетят 26 тыс. пассажирских самолетов, кого повезут высокоскоростные поезда, кем заполнятся сотни круизных лайнеров? Наверное, можно проводить конференции и симпозиумы по видеосвязи, рассматривать сокровища уже созданных виртуальных музеев, но не надо забывать, что и по вашим собственным доходам такая трансформация может нанести удар.
Семья и труд
Кроме того, формирование глобальной, причем в основном сервисной, экономики изменило облик современного общества. Около 10% услуг сегодня торгуются на международном рынке, а 90% потребляется локально. Так как услуги сложно перевозить, «перевозятся» люди: в этом секторе в 2018 году работали 74% из 150 млн трудовых мигрантов. Не будем себя обманывать — далеко не все они хорошо вживаются в принимающие общества, и интеграция через работу способствует относительному социальному миру. Практически во всех развитых странах кризис порождает огромную безработицу, и я не удивлен, что один из самых впечатляющих показателей ее роста (30 млн менее чем за два месяца) наблюдается в США, где избыточная занятость огромна, а многие работники живут исключительно на чаевые клиентов — это означает, что сокращение избыточного потребления аукнется либо сверхизбыточным финансированием социальных программ, либо серьезным всплеском ненависти и насилия. Отправить же мигрантов «домой» могут советовать только далекие от реальности люди.
Наконец, нужно понимать, что чрезмерное потребление имело и важный демографический аспект. Современная экономика ориентирована на возможность выживания в одиночку; семьи стали менее устойчивыми, люди более мобильными, детей стало рождаться меньше, но и внимания им в развитых странах стало уделяться больше. Разрыв в тратах на детские товары, образование и развлечения между богатыми и бедными странами — самый большой среди всех других категорий потребления. Если поствирусная экономика предполагает «возвращение к основам», она должна переломить демографические тренды, вернуть большие и межпоколенческие семьи, позволяющие заметно экономить на потреблении, заставить родителей сидеть с детьми. Ничего из этого не представляется возможным: ни экономическая целесообразность, ни даже беспокойство за выживание планеты не смогут побороть длинных демографических трансформаций.
Полезная сложность
Эпидемия пришла в мир, который представлял собой не просто удобное место для жизни, но и достаточно высокоорганизованную систему. Ликвидные средства, которыми располагают жители Земли, не превышают 6–7% из $360 трлн глобального богатства, или $3 тыс. с небольшим на человека. Все остальное — это либо имущество, либо производственные фонды, либо взаимные обязательства. Воспользоваться этим богатством можно, только восстановив все нарушенные связи и структуры с наименьшими изменениями — и это единственное и неизбежное, что останется сделать человечеству в первые же месяцы после завершения эпидемии.
Поэтому мир начала 2020-х годов будет до обидного мало отличаться от мира конца 2010-х. Это не значит, что люди не вынесут из кризиса уроков. Мир изменится, но скорее ментально, чем материально. Пандемия показала нам многие черты того мира, который может быть построен в отдаленной перспективе. Биотехнологии, несомненно, сменят информационные в качестве основного драйвера экономики: первые будут воплощаться во все более уникальных и дорогих продуктах, а продукция последних скоро превратится в общественное благо. Общество станет более атомизированным, а люди — более приспособленными к выживанию поодиночке. Торговля начнет замыкаться в рамках региональных объединений, которые будут все больше походить на отдельные большие страны. Случится много чего еще, но явно не произойдет одного: снижения сложности человеческой цивилизации, сокращения разнообразия поведенческих паттернов, примитивизации потребления. От движения назад нас удержат созданные структуры повседневности, а движение вперед по-прежнему будет определяться стремлением к большей свободе, которое только укрепится после встречи с полезными или бессмысленными ограничениями времен пандемии.
