Центр шторма: почему в Минфине не видят дно кризиса
Неожиданно прозвучавшее заявление первого замминистра финансов Татьяны Нестеренко о том, что российская экономика находится в центре шторма, нужно воспринимать абсолютно серьезно. Хотя бы потому, что сама Татьяна Геннадьевна — один из старожилов Минфина, которая работает в его руководстве с 1998 года, а до этого она четыре года была депутатом Госдумы, той, которая еще была местом для дискуссий и где многие депутаты считали своим долгом глубоко разбираться в проблемах, с которыми сталкивались. Депутат Нестеренко работала в бюджетном комитете, где постепенно стала одним из наиболее важных «игроков». В Минфине Нестеренко является тем, что во многих западных странах называется профессиональным первым замом, который тянет всю работу, в то время как министр занимается политическими вопросами. Понятно, что в России министр финансов не является политиком, но значительная часть его времени уходит на всевозможные заседания и совещания, общение с прессой, в то время как Нестеренко больше сидит на своем рабочем месте.
Все это я говорю для того, чтобы читатель понял, что услышанные слова принадлежат квалифицированному и информированному чиновнику. Который, в отличие от министра экономики, безуспешно уже второй год пытающегося бежать впереди паровоза с криком «дно пройдено!», очень хорошо видит, что происходит в экономике на самом деле. Да, этот взгляд неизбежно искажен «минфиновскими очками», и, вполне вероятно, он не видит всех оттенков складывающейся картины, но отбрасывать его в сторону будет неправильно.
Шесть кварталов спада
Видение Нестеренко радикально контрастирует с тем, что мы слышим из уст президента, премьера, министра экономики и далее по списку. Она сказала, что временное спокойствие, которое многие воспринимают как достигнутое дно, является обманчивым, что в экономике развиваются серьезнейшие негативные процессы.
Понятно, что заявление, сделанное в разгар бюджетного процесса, нужно рассматривать в увязке с тем, что происходит с доходами и расходами. И самое главное, что сказала Нестеренко, — это то, что доходы бюджета резко падают и по большому счету у Минфина нет ни идей того, как остановить этот процесс, ни надежд на то, что он остановится сам собой. Итоги первого полугодия для российской экономики не стали катастрофичными. И президент, и премьер постоянно это подчеркивают, говоря, что могло бы быть хуже. Подумаешь, всего процент с небольшим падения (!), говорят правительственные аналитики; скорость падения замедляется, и это провозглашается успехом. Но нужно хорошо понимать, что до тех пор, пока у экономической динамики сохраняется знак «минус», экономика продолжает сжиматься, а экономическая активность — затухать.
Спад в российской экономике продолжается уже шесть кварталов подряд, и, очевидно, что такой спад не является рядовой балансировкой экономики, приспособлением ее к низким ценам на нефть. К новым ценам экономика России приспособилась достаточно быстро: рубль подешевел в два раза — соответственно, сократился импорт товаров и услуг. Более того, нефтяная отрасль, которая, казалось бы, должна была больше всех пострадать от падения цен, чувствует себя едва ли не лучше всех: объемы добычи нефти медленно, но растут, сжавшийся внутренний спрос и обновленные мощности по нефтепереработке позволяют наращивать экспорт, быстро переключаясь с сырой нефти на бензин и дизельное топливо.
Не для потребителя
Нужно быть честным: в российской экономике есть сектора, которые чувствуют себя неплохо. Это и сырьевой сектор, в целом наращивающий и производство, и экспорт; это сельское хозяйство, которое устойчиво растет с 1999 года; это и оборонный комплекс, который в прошлом году вырос на 12% и который продолжает истощать федеральный бюджет, производя продукцию, которая, по сути, является чистым вычетом из национальной экономики. А вот та часть экономики, которая работает на внутреннего потребителя, чувствует себя плохо: объемы строительных работ и розничной торговли за полтора года кризиса снизились на 15%, продолжая скольжение вниз. И если в отношении розничной торговли «оптимисты» могут говорить о замедлении спада (всего 3% с начала года), то в части строительства наблюдается настоящий коллапс — почти минус 10% с начала года. Понятно, что падение строительства есть не что иное, как продолжение инвестиционного спада, без преодоления которого ни о каком оздоровлении экономики говорить не приходится. Рост зарплат, зафиксированный в начале года, обернулся ростом импорта (спасибо укрепившемуся рублю!) — очевидно, доходы выросли у более квалифицированных работников, чья корзина потребления смещена в пользу более высококачественных товаров.
Результатом стало отсутствие роста налоговых доходов регионов (налога на прибыль и подоходного), что только на первый взгляд не является проблемой федерального бюджета. Возложенные на регионы майскими указами Путина программы повышения зарплат врачей и учителей пробили в региональных бюджетах заметные бреши, заткнуть которые самостоятельно, без обращения за помощью в Москву регионы не могут. Вот и стоит бесконечная очередь ходоков в кабинет Татьяны Нестеренко и ее коллег!
Плохой рубль
Для самого же Минфина самым серьезным вызовом текущего года являются нефтяные цены, которые провалились до давно не виданных уровней: средняя цена экспортной российской нефти в первом полугодии составила $37/барр., притом что год назад она составляла $57/барр., а в тяжелейшем кризисном 2009-м — $50,5/барр. Понятно, что экспортные цены на нефть устанавливаются в долларах, а доходы бюджета — в рублях, то есть любое ослабление рубля должно приводить к росту доходов бюджета. Это правильно, но с двумя оговорками. Во-первых, после перехода к плавающему курсу рубля ЦБ не может ослабить рубль: единственным инструментом для этого являются массированные покупки валюты Банком России. Но, сознайтесь, ситуация, в которой Банк России будет добиваться ослабления национальной валюты, будет выглядеть, мягко говоря, странно, и не только для нас с вами, но и для Следственного комитета. Во-вторых, ослабление рубля ведет к росту бюджетных доходов только в том случае, если цены на нефть не снижаются; а практика свидетельствует об обратном: курс рубля в целом следует за котировками нефти, но девальвация рубля в случае удешевления нефти оказывается меньше по масштабам. На практике получается, что дешевая нефть (котировки в районе $30–35/барр.) с тем курсом рубля, который в этот момент формируется на рынке, дает бюджету меньше рублевых доходов, чем дорогая нефть ($45–50/барр.), хотя в эти моменты времени рубль укрепляется до уровней, которые вызывают тревогу у президента Путина и его помощников.
Сжатие экономики и падение нефтегазовых доходов привели по итогам первого полугодия к росту бюджетного дефицита до 4% ВВП против тех 3% ВВП, которые зафиксированы в законе о бюджете и которые представляются Минфину безопасным уровнем лишь в краткосрочной перспективе. Рост дефицита бюджета ведет к тому, что Минфин вынужден интенсивнее залезать в резервные фонды. Сегодня сценарий, при котором Резервный фонд обнулится уже в этом году, представляется весьма вероятным, а средств ФНБ на следующие два года, как мечтал Минфин еще полгода назад, явно не хватит. Все это Нестеренко видит вполне отчетливо. И также отчетливо она понимает, что надежд на улучшение экономической ситуации совсем немного. Даже прекращение экономического спада и выход на нулевые темпы роста по итогам года, что министру Улюкаеву видится как супероптимистичный вариант, не приведет к такому росту доходов бюджета, который позволит значимо сократить дефицит бюджета.
Но помимо этого Нестеренко понимает, что выполнение нормы закона об обязательной индексации зарплат и пенсий по темпам инфляции приведет к тому, что сокращение всех остальных расходов (кроме неприкосновенных военных) должно быть больше 10%, которые сегодня планирует Минфин. А сокращение бюджетных расходов неизбежно ведет к сокращению совокупного внутреннего спроса, ведь падение доходов федерального бюджета не является результатом снижения налоговых ставок, что оставляет больше ресурсов частному сектору. И все это только для того, чтобы дефицит бюджета не рос! Но министр финансов провозгласил другую цель — последовательно снижать дефицит в последующие годы на 1% ВВП. А поскольку федеральный бюджет планируется на трехлетку, то все ограничения нужно четко довести до бюджетополучателей уже сегодня, сформировав у них устойчивые негативные ожидания, ведь никакого просвета в бюджетной арифметике не проглядывается.
И вот когда все эти рассуждения в Минфине подкрепляются конкретными цифрами, то становится хорошо понятно, что то экономическое спокойствие, которое сегодня наблюдают российские власти, является неустойчивым и временным, что те штормы и бури, которые сегодня хорошо видны тем людям, что стоят на капитанском мостике Минфина, завтра обрушатся на экономику.
Секвестр или станок
Год назад я считал, что президент Путин не видит реальной мощи экономического кризиса, поскольку в тот момент у него с деньгами, то есть с бюджетом, все было хорошо: доходы бюджета превышали план, и министр финансов мог в любой момент достать из ниоткуда пару сотен миллиардов неучтенных рублей. В этом году такой трюк у министра Силуанова уже не проходит, и весь его оптимизм ограничивается тем, что плановые расходы бюджета будут профинансированы в полном объеме не только в этом году, но и в следующем, и, что самое главное, в 2018-м, в год президентских выборов.
После слов Нестеренко, похоже, президенту Путину предстоит уделять экономике гораздо больше внимания: геополитическое усиление России — вещь приятная, но доходов бюджету оно не добавляет. Более того, нарастание военно-политического противостояния с Западом неизбежно будет приводить к истощению казны и, следовательно, нарастанию социальной напряженности в стране. Если Нестеренко права и вероятность полного исчерпания резервных фондов к концу 2017 года высока, то перед началом нового президентского цикла Владимиру Путину предстоит нелегкий выбор: или ввести бюджетный секвестр в повседневную практику, или перейти к новой макроэкономической парадигме, которую сегодня еще не предлагает никто (ни Сергей Глазьев, ни Алексей Кудрин, ни Андрей Белоусов с Игорем Шуваловым), — начать использовать мощности печатного станка для финансирования не программ развития, а текущих расходов бюджета.
Я не знаю, какая из этих альтернатив представляется более разрушительной для Татьяны Нестеренко, но очевидно: и та, и другая вполне вписываются в ее понимание шторма, который она уже видит, а другие — еще нет.
Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.
