Владимир Щербаков: «Мы двигались, как по минному полю»
«Обвинение секретаря ЦК — не игрушки»
Для меня перестройка началась неожиданно и закончилась непредсказуемо. В 1982 году меня перевели с АвтоВАЗа на КАМАЗ, на должность директора по экономике. Тогда это был громадный комплекс из 98 юридических лиц, в котором работало около 250 тыс. человек, а на балансе, кроме того, был новый город с населением более 400 тыс. жителей. Кроме огромного объема основной работы, мне нужно было закончить докторскую диссертацию по организации управления такими крупными комплексами, над которой я работал уже 6 лет. Я пытался обосновать в теории и организовать на практике новый хозяйственный механизм, позволяющий использовать все возможности для эффективного развития.
В конце 1983 года вышло постановление ЦК и Совмина об ускорении темпов экономического развития. Предложенный там механизм был настолько, на мой взгляд, неадекватен, что мы с научным руководителем Гавриилом Поповым написали критическую статью в газету «Правда», где позволили себе значительные вольности. По нашему мнению, в промышленности было бы очень примитивно измерять эффективность динамикой роста производства. Такой упрощенный подход противоречил всей логике научно-технического прогресса, увеличивал отставание СССР от Запада. Мы предлагали для обсуждения другие подходы. Статья больше года пролежала в редакции, поскольку ЦК запретил ее публиковать. Но весной 1985 года, сразу после избрания Михаила Горбачева, главный редактор «Правды» ушел в отпуск, и его заместитель решил опубликовать текст. И успел опубликовать только первую, критическую часть — вторую уже остановили. Получилось нехорошо: критика есть, а предложений нет. Но дальше было гораздо хуже.
В это время Николай Рыжков был секретарем ЦК КПСС по экономике. На ежегодном совещании он инструктировал главных редакторов самых крупных изданий о сопровождении нового партийного курса. И в качестве примера подрыва новой экономической политики КПСС была приведена наша статья. Обвинение секретаря ЦК КПСС — не игрушки. На меня у обкома партии давно был зуб, и меня исключили из КПСС «за подрыв экономической политики партии». По тем временам это гражданская смерть. Работать на КАМАЗе руководителем и защищать докторскую после этого невозможно. Начинаю потихоньку паковать вещи. Дома траур.
«Хоть и в Москву, но с понижением»
И вдруг происходит апрельский пленум. Горбачев выступает с докладом о перестройке, в котором некоторые абзацы текстуально совпадают с нашей статьей. Я срочно лечу в Москву к Аркадию Вольскому, который был заведующим отделом машиностроения ЦК КПСС. Приехал и спрашиваю: за что? Я же ничего не знал. Если уж так крамольно, то задержали бы публикацию в «Правде»!
Три дня просидел в гостинице «Россия» у телефона, боясь отойти в буфет. Через три дня вызвали. Вольский сходил к Горбачеву, тот позвонил Рыжкову, спросил, с чем тот не согласен. Выяснилось, что сам Рыжков статью не читал, доклад подготовил замзавотделом, с ним он разберется, а по существу вопросов у него нет. Так мою фамилию узнали первые лица государства, что потом и определило мою судьбу. Партбилет мне вернули, но Вольский сказал, что теперь меня точно съедят. Обещал помочь и помог: через две недели меня перевели в Москву на должность начальника отдела Госкомтруда СССР. По тем временам совершенно малозначительное ведомство для пенсионеров Госплана и партийного аппарата. Перевод хоть и в Москву, но с понижением.
Но случилось очередное движение, и министром туда назначили совершенно фантастического человека — Юрия Баталина. В результате вместо выхода на досрочную пенсию я попал в команду, которая готовила постановление ЦК КПСС и Совмина СССР о свободной трудовой деятельности. Это было самое первое реальное решение о раскрепощении людей, желающих работать. До этого «цеховиков» сажали пачками, а тут готовится постановление о развитии предпринимательства и кооперации в СССР. Команду возглавлял Баталин, входили в нее будущий министр РФ, а тогда помощник Геннадий Меликьян, я и еще двое-трое людей.
Сначала мы подготовили проект «широкого предпринимательского и кооперативного движения». Предпринимателями и кооперативами у нас становились вообще все, кто хотел и мог зарабатывать для себя. Предлагалось разрешить свободно не только производить товары и услуги, но и продавать результаты своего труда на рынке. Воодушевленный Юрий Петрович ушел с этим докладом на Политбюро, а вернулся ни живой ни мертвый. Надо все переделать.
«Почему государство должно продавать газеты?»
Устроили мозговой штурм: что сможем протащить через Политбюро? Придумали: чтобы предпринимательское движение широко развивалось, оно должно не только называться партийно приемлемым термином, но и декларировать его нужно для применения в очень узком, социально приемлемом и неопасном слое. И назвали его «индивидуальная трудовая деятельность».
Обосновывали мы так: зачем государственные служащие разносят письма на почте? Ведь полно старшеклассников, студентов, домохозяек, пенсионеров и безработных. А почему государство должно продавать газеты? Пусть кооперативы продают газеты! У нас полно женщин без работы, особенно в Средней Азии, пенсионеров с дачами, инвалидов... Можно они дома чулки и шапочки будут шить? А можно пенсионеры в своих дачных хозяйствах вырастят урожай и сами его легально продадут? У некоторых людей есть автомобили, а в стране нет такси. Почему не разрешить людям легально работать, а не «калымить»? Почему студенты могут зарабатывать только в стройотрядах?
Второй раз Баталину опять крепко «набили лицо», но уже без обвинений в «непонимании смысла социализма». Поручили идею трудовой деятельности развернуть и как следует отработать. Так в ноябре 1985 года появилось сначала решение «принять постановление ЦК и Совмина о развитии индивидуальной трудовой деятельности», а в ноябре 1986 года постановление было переработано в закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», с которого и началось реальное движение по перестройке. До этого было много разговоров, обсуждений и даже несколько постановлений ЦК КПСС, но не было ни одного закона, который разрешал бы хоть что-нибудь реально делать самим людям, проявлять инициативу, предприимчивость и не попадать за это в тюрьму. И только в 1988 году это удалось развить в полноценный закон «О кооперации».
Этот закон дал широкую дорогу не только тем кооперативам для студентов, домохозяек и пенсионеров, которыми мы морочили голову ЦК КПСС. В нем не были приведены те ограничения и примеры, о которых мы писали в записках. Нельзя же написать в законе, что кооперативы только для учащейся молодежи и инвалидов? Имелось в виду, что кооперативы будут создаваться по решениям местных органов, а следовательно, в реальности партийные органы и будут все регулировать.
«Вас же предупреждали, что так и будет»
Какие реальные последствия породил закон о кооперации, я понял только тогда, когда в 1988 году в роли министра труда столкнулся с первыми в СССР после 1920-х годов шахтерскими забастовками. Причин для них было столько, что, докладывая на Политбюро, не удержался и сказал, что если бы был шахтером в Донбассе, то возглавил бы забастовки — так жить нельзя. Такого скотского отношения к людям нигде не встречал.
Но внешним поводом, на который напирали партийные органы, был именно закон о кооперативах. Кооператоры скупали все в госторговле по госценам (а другой торговли и договорных цен тогда просто не было), проще говоря, за 2 копейки, и продавали населению нередко в десятки раз дороже. Например, кооператоры скупали все пиво в регионе по 32 копейки, а продавали по 3,2 рубля за бутылку. За смену проходчик зарабатывал 6–8 рублей, выходил из забоя на поверхность и первым делом восстанавливал баланс — выпивал две бутылки пива. На это теперь уходила вся зарплата. Вот тогда нам (а Рыжкову особенно) вспомнили все: вас же предупреждали, что так и будет, вы клялись, что этого не допустите.
На деле никто не знал, что такое перестройка и как ее делать. Никакого общего плана не было. Шли непрерывные дискуссии. В 1987–1988 годах меня перевели на работу в штаб перестройки — отдел совершенствования управления и хозяйственного механизма Совмина СССР, подчинившийся напрямую Рыжкову. Вместе с нами он работал по 18 часов в сутки 7 дней в неделю.
Больше всего дискуссии шли вокруг вопроса, с чего начинать. Например, академик Абел Аганбегян говорил: надо начинать с создания оптового рынка. Пусть заводы сами продают свою продукцию, а не Госснаб. Но это означает, что завод по производству металла может продать металл тому, кому посчитает нужным. А другие заводы, покупавшие у него эту продукцию прежде, например автозаводы или авиазаводы, остановятся. Без работы окажутся сотни тысяч человек. Рынок-то рынок, но как все реально должно работать? А на каком рынке будут продавать продукцию заводы ВПК?
Другие говорили: надо дать свободу предприятиям, пусть производят что-нибудь дополнительно и продают кому хотят. Мы спрашиваем: если завод, у которого больше тысячи наименований медикаментов, скажет, заряжу-ка я один пирамидон, что будет с лекарствами в стране?
Третьи настаивали, что единственно эффективным собственником может быть частник, а не государство. Нужно все — заводы, землю, жилье — срочно приватизировать, а для начала срочно сдать в аренду трудовым коллективам.
Мы двигались, как по минному полю: давайте дадим предприятиям, кооперативам, предпринимателям свободу хотя бы по зарабатыванию валюты? После длительных дискуссий с Политбюро Совмин выпустил постановление о либерализации торговли валютой. Но еще год спустя в тюрьму за фарцовку попадали люди, пойманные до выхода закона, потому что он обратной силы не имел, а объявить амнистию вместе с решением о либерализации не удалось.
«Резкая ликвидация аппарата»
Нередко просто не могли найти концов, кто какие принимает решения. Вроде бы пишешь в законе все правильно, как оно должно быть, а государственный и партийный аппарат действует с точностью до наоборот. Министры думают, что перестройка в том, чтобы власть перешла от Госплана и Госснаба к ним в отрасль, Совмины всех республик хотят и требуют передачи власти из центра в республику, города требуют передачи власти им... Каждый при этом искренне убежден, что именно в этом и суть перестройки.
В общем, Рыжков пришел к выводу: единственный способ проведения реформ при сохранении их смысла — резкая ликвидация многочисленного и многозвенного госаппарата. У Сталина этот вопрос решался методом физического отстрела, а мы решали его методом сокращений. Только за год моей работы в должности вышло 129 постановлений ЦК и Совмина по реорганизации госаппарата и хозяйственного механизма. Понятно, что ряд решений был ошибочным, постановления нередко противоречили друг другу. Но времени на юстировку не было. Требовалось расширять масштаб преобразований, резко поднять эффективность решений и скорость их принятия. Скорость перестройки экономики явно отставала от потребности времени.
Давая свободу предпринимательству, государство должно было перенести основной упор в управлении с административных мер на экономические, финансовые, выстроить надежную фискальную систему, без которой оно не в состоянии выполнять свои функции ни в обороне страны, ни в развитии экономики, ни в социальной сфере. Задача понятна, но в реальности мы даже не знали, как сформировать налоговую систему. Было непонятно, как вписать все новые идеи в абсолютно огосударствленную жизнь страны, где даже ботинки ремонтировал госслужащий.
В СССР реальной налоговой системы и службы не было: все финансовые ресурсы расписывались на уровне Госплана и Минфина, и только отдельные моменты регулировались налоговым законодательством. Если, несмотря на все решения Госплана и Минфина, ты каким-то образом заработаешь деньги, тогда уже придет описанный Маяковским фининспектор.
«Открыто за деньги помогают не платить в казну»
В начале 1988 года Совмину удалось пробить через Политбюро идею: отправить работников достаточно высокого уровня в разные страны для изучения налоговых систем, чтобы понять, как они работают в разных условиях. Поездки в капстраны быстро разобрали «по чинам». Я тогда уже по рангу был приравнен к первому замминистра, поэтому поехал на месяц в Канаду. Там в первый раз натолкнулся на аудитора.
Диалог у нас был примерно такой:
— Объясни, кто ты — бухгалтер?
— Да, бухгалтер.
— Ты должен посчитать, сколько твой клиент должен заплатить государству?
— Нет. Для этого у клиента есть свой бухгалтер. Моя задача — найти лазейки в законодательстве, чтобы он поменьше заплатил государству. Часть экономии он выплатит мне.
Но это же означает, что в государстве легально существуют организации, которые открыто за деньги помогают налогоплательщику пролезть через сомнительные лазейки в законе, чтобы не платить в казну? А государство принимает налоговые отчеты и верит заключению аудитора, хотя знает, что он «в доле»? «Ну да, все точно». Такого же не может быть! Государство должно защищать бюджет от недобросовестных налогоплательщиков. А аудитор никак не может понять, что мне непонятно. Сначала я думал, может, перевод плохой. Но после третьей встречи уже стал что-то понимать и развлекался, представляя лица партийного начальства во время моего доклада.
Вообще эти поездки были очень полезны. Мы начинали понимать реальные, а не газетные механизмы рыночной экономики. Из этой поездки родилось и кое-что, испортившее всем немало крови.
«Крепко обидели Григория»
В это время у нас в комиссии Леонида Абалкина работал мой бывший сотрудник Григорий Явлинский. Грише по рангу никакой капстраны не досталось — его отправили в Польшу. А в Польше был Лешек Бальцерович с программой «шоковой терапии за сто дней». Гриша вернулся и сказал, что никакого отчета писать не будет, а сразу напишет программу.
С его программой, которая называлась «400 дней», мы ознакомились на очередной субботней встрече министров и Рыжкова. Там было написано: день первый — закон такой-то, день второй — другой закон. Прочитали — и тишина. Потом кто-то говорит: это же не программа, это расписание поездов. Ты скажи, что должно быть в законе о земле? Например, сейчас произошли ошские события — не поделили 30 га земли, и мы за три дня получили 3 тыс. трупов. Почему не поделили? Потому что никто не знает, как ее делить. Помимо исторически изменяющихся границ, существует проблема качества земли. Тайгу и тундру тоже делим? Сколько га москвичу, а сколько буряту и тувинцу? Что делать с месторождениями под землей? Алмазы, золото, нефть, руду делим? А как делить жилье будем? У министра в Москве хорошая квартира, а у шахтера в Воркуте — балок 1936 года или землянка. Каждый приватизирует свое? Мы-то согласимся, а те, в землянках, согласятся или будет гражданская война с раскулачиванием? В общем, забраковали программу и, как потом поняли, крепко обидели Григория.
В это время Ельцин выиграл выборы президента и начал формировать первое российское правительство. Баллотироваться в премьеры решил Владимир Бочаров, бывший директор бутовского кирпичного завода. Никто не ждет от него неожиданности, но вдруг на Верховном Совете он выступает с абсолютно, фантастически адекватной ожиданиям чуда программой: через 400 дней он перевернет страну!
Ельцин и его советники поняли, что человек, который производил кирпичи, не мог написать эту программу. Кто писал? Так Явлинского пригласили заместителем председателя совета министров России. Но поскольку с программой «400 дней» выступал Бочаров, то новую программу растянули на 500 дней — и теперь уже именно эту программу как официальную от РСФСР вносит Ельцин.
«Нам нужно уйти и не мешать»
В команде, готовящей программу для Ельцина, вообще никто и никогда не работал ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни тем более в государственном управлении. Сам Явлинский работал в НИИ труда и Госкомтруде — тоже малопригодный для практических действий опыт госслужбы. В основном молодые, симпатичные, самоуверенные младшие научные сотрудники и журналисты с фанатической уверенностью и большевистской прямотой говорят председателю Госплана, министру финансов, проработавшим в этих учреждениях по 20–25 лет, академику Абалкину, мне, что мы слишком консервативны и ничего не понимаем. Нам нужно уйти и не мешать. Они сами все сделают за 500 дней, а если не получится, то сами добровольно уйдут в отставку.
Мы отвечаем, что не можем отдать страну и 245 млн человек в руки авантюристов, не имеющих за душой ни знаний, ни опыта, ни понимания, как функционирует государство. Выяснилось, что никто из них не видел ни разу в жизни ни госбюджет, ни тем более межотраслевой баланс Госплана. Вот в таких условиях вырабатывались идеи и шаги перестройки.
Две группы разработчиков — одна во главе с Абалкиным, другая во главе с учеником Абалкина Явлинским — собирались за столом переговоров у президента Горбачева и по 10 часов в день вели споры, уговаривая президента принять хоть какое-то решение. Наконец Горбачев и Ельцин договорились создать компромиссную программу. Мы отказались «скрещивать ежа с ужом». Компромиссную программу поручили написать двум академикам — Аганбегяну и Шаталину. Но и им не удалось совместить несовмещаемое. Продолжили ругаться, пока Рыжкова не свалил инфаркт. Он в больнице написал заявление об отставке.
После Рыжкова премьер-министром СССР был назначен Валентин Павлов. На него наши либералы немедленно повесили ярлык антинародного премьера-алкоголика. И якобы конфискационную денежную реформу. Из подготовленной в это время «Программы совместных действий Правительства СССР и союзных республик по выводу экономики из кризиса», подписанной 13 союзными республиками, ничего не вышло, так как одним хотелось вернуться к прошлому через ГКЧП, а другим жажда личной власти не позволяла даже задуматься о том, к каким последствиям приведет разрушение СССР. Всем было не до рынка, не до экономики. Произошли события августа 1991 года.
«Общество требовало — либо за белых, либо за красных»
Когда нас выгнали из правительства в 1991 году, нужно было думать, как жить дальше. У меня был вариант пойти профессором, но преподавание все-таки не мое дело. Да и не хотел, чтобы на меня студенты ходили смотреть, как на динозавра. В тот момент у меня вышло около пяти книг в США, Германии, Италии, и я получил порядочный гонорар. Мы забрали все эти деньги и отправили сына учиться в Швейцарию.
Шло деление общества на своих и чужих. Те, кто пытался обойтись без этого деления и заниматься созиданием, оказались никому не нужны. Общество требовало — либо за белых, либо за красных. И когда советское правительство было выкинуто, СССР развалился на раз-два-три. Через три месяца мучительных переживаний и размышления я решил заняться частным бизнесом.
Теперь у меня очень двойственное отношение к прошлому. С одной стороны, если бы все пошло по нашему плану, я сейчас жил бы в советской стране и наверняка был бы пенсионером союзного значения с правом вызывать автомобиль и пользоваться кремлевской поликлиникой. Выступал бы перед различными аудиториями с воспоминаниями. Наверное, жил бы на госдаче и считал, что жизнь прошла достойно.
Однако все повернулось иначе. Я живу в совершенно другой стране, Российской Федерации, почти все бывшие союзные республики и социалистические страны образуют вокруг моей страны недружелюбный, если не сказать больше, санитарный кордон. Мир на пороге новой холодной войны, гораздо более суровой, чем в мое время. Лично я богатый и успешный предприниматель, а в душе у меня осень.
