Тимур Бекмамбетов — РБК: «Деньги сами ищут, куда вложиться»

Российский продюсер Тимур Бекмамбетов (Фото: Алена Кондюрина для РБК)

«Чтобы выйти на мировой рынок, нужно больше работать»

— В сентябре вы продали права на мировую дистрибуцию своего боевика «Хардкор» американской студии STX Entertainment за беспрецедентную, кажется, для российского кино сумму $10 млн. Еще $20 млн они вложат в продвижение фильма. Как вам это удалось?

— Да, мне кажется, что таких сделок не было. STX заплатила столько, сколько было необходимо, чтобы покрыть наши расходы. Фильм в данный момент еще в работе, и пока он не выйдет в прокат (начало проката в США назначено на 8 апреля 2016-го. — РБК), расходы продолжаются. Мы так же, как и они, надеемся, что релиз фильма в мире будет успешным.

— Какой бюджет у фильма?

— Я уже сказал, что денег от сделки с STX оказалось достаточно, чтобы расплатиться со всеми обязательствами и покрыть значительную часть бюджета. На самом деле большая часть людей в «Хардкоре» работала не за деньги. Поскольку это первый фильм Ильи (прославился в Рунете в 2013-м клипом Bad Motherfucker, который сделал для своей инди-рок группы Biting Elbows. — РБК), то и Bazelevs Production, и команда Ильи работали, скорее, за идею — только так и делаются настоящие дебюты.

— $10 млн — много для фильма, в котором все работали за идею.

— Много. Фильм снимался беспрецедентно долго — два года, больше ста съемочных смен. К тому же все время придумывались новые технологические решения. Например, уникальный риг [упор для кинокамеры], который надевается на лицо, — получается, что камера фактически закреплена на лице актера. Было большое количество сложных съемок, потому что в том жанре, в котором снят «Хардкор», невозможно монтировать в традиционном смысле слова — нужно было снимать одним кадром целые сцены. И это требовало особой подготовки, сложных решений в каскадерской работе.

— Что нужно, чтобы российское кино, как «Хардкор», показывали и покупали за рубежом?

— Я уверен, что любой фильм прежде всего должен состояться у себя в стране. Хотя молодежь во Франции, Китае, Америке и России очень похожа. То, что находит своего зрителя в Америке, легко находит своего зрителя в России, и наоборот. Для меня все началось с «Дозоров» (в 2004–2005 годах Бекмамбетов снял сделавшие его известным фильмы «Ночной дозор» и «Дневной дозор» по мотивам романов Сергея Лукьяненко. — РБК)  — благодаря компании Fox фильмы, снятые на улицах Москвы, посмотрели во всем мире.

Чтобы выйти на мировой рынок, нужно больше работать. Не идти на компромиссы с собой, с обстоятельствами. Я считаю, что мы много можем предложить миру.

— Почему вы продолжаете снимать кино в России, имея возможность работать в Голливуде?

— Потому что здесь зритель, с которым я связан и для которого я снимаю, в конце концов, все свои фильмы, потому что у нас общий язык, общий опыт и общая история. Есть какие-то простые слова, какая-нибудь цитата из мультфильма 70-х годов, по которой два человека, выросших в России, без объяснений поймут, о чем идет речь. Но иностранец — ни за что.

Как только я теряю эту связь с аудиторией, я теряю точку опоры. Потому что, даже если ты делаешь фильмы для французского, японского или американского зрителя, ты все равно внутри себя переводишь образы в свою, привычную тебе систему координат. Для того чтобы сформулировать мысль, мне нужно представить реакцию своего зрителя.

— Сложная политическая ситуация сказалась на вашей работе на Западе?

— Нет, никак не сказалась. Слава богу, в Америке люди вообще не очень интересуются внешней политикой.

«Господдержка российского кино по стоимости равна двум-трем футболистам»

— Вы как-то сказали, что в России в отличие от Америки фактически нет индустрии кино. Что нужно сделать, чтобы она появилась?

— Во-первых, нужны идеи международного класса. Во-вторых, нужна воля и много денег, много системных денег. Не на то, чтобы рискнуть и сделать один успешный фильм, — такие деньги не помогают построить индустрию. Нужны долгосрочные инвестиции.

Когда-то один известный политик на встрече по поводу судеб российского кино, где обсуждался бюджет поддержки кинематографа, сказал, что цена обсуждаемого вопроса равняется стоимости двух футболистов. Вся государственная поддержка российского кино ограничиваются стоимостью двух-трех иностранных футболистов, которых приглашают в российские клубы. В кино должно быть гораздо больше средств. Когда это произойдет, тогда и кино превратится в индустрию и научится не только защищать свой рынок, но и с успехом играть на «чужом поле».

В Америке производится большое количество замечательных фильмов. Соответственно, рождаются звезды кино, которые связаны с американским кинематографом. И все это вместе создает феномен, который называется американским кино. Но производить его можно где угодно. Большой процент американских фильмов снимается не в Америке, а в Канаде, Болгарии, Венгрии или Лондоне. Фильмы считаются американскими просто потому, что сами решения о том, что их нужно производить, принимаются в Америке. И если принятие таких решений перенести, скажем, в Москву, то на международном рынке появятся российские фильмы.

Конечно, есть вопрос языка и англоговорящих рынков. Считается, что в широкий международный прокат продаются только фильмы, снятые на английском языке. Но мы знаем, что сегодня 60–70% международного рынка — это дублированные фильмы, то есть английские фильмы, которые переводят на языки отдельных стран. Так почему английский язык является необходимым условием международного успеха? Лет десять назад Америка занимала больше половины мирового рынка кино, и это, наверно, было важно. Но сегодня, когда Китай составляет почти 30% рынка [кинопроката], когда развиваются другие территории, язык фильма не должен иметь большого значения.

— Откуда могут взяться системные инвестиции в российское кино? Инвесторы с подозрением относятся к кинематографу, потому что никогда не известно наверняка, вернутся эти деньги или нет.

— Я думаю, инвестировать будут те, для кого важен контент. Государству важен контент по соображениям идеологическим: одна из функций государства заключается в том, чтобы обеспечивать процесс развития и сохранения национальной культуры.

Кроме того, в кино, я думаю, могут инвестировать медиакоммуникационные холдинги, такие как «Газпром-Медиа», ВГТРК или Mail.Ru. Во-первых, для них это относительно незначительные инвестиции, а во-вторых, они от этого никуда не денутся, они все равно вынуждены создавать событийный контент, каковым по-прежнему является кино. Disney сегодня успешно развивается потому, что у него есть Marvel и «Звездные войны». Это огромная медиакорпорация, основными символами которой являются кинобренды.

— Как вы находите деньги на фильмы?

— Сначала для нас огромным подспорьем было содружество с «Первым каналом». Во времена «Дозоров» и «Иронии судьбы» (фильм 2007 года. — РБК) это был наш основной инвестор и партнер.

Позже большую роль сыграл Фонд кино, который нам очень сильно помог. Фонд кино позволил стартовать сначала «Елкам» (в 2010–2014 годах вышли фильмы «Елки», «Елки-2», «Елки-3» и «Елки-1914». — РБК), а потом «Горько!» (в 2013–2014 годах — «Горько!» и «Горько! 2». — РБК)  — мы потратили колоссальные деньги даже не на производство этих фильмов, а на их продвижение. Если бы не Фонд кино, мы не смогли бы этого сделать: необходимые инвестиции в продвижение фильма были несопоставимы с нашими возможностями. И риск нашего стартапа на себя взяло государство.

«Елки» стали народным любимцем и одной из опор всего нашего предприятия. Прибыль, которую мы получали, мы реинвестировали в следующие фильмы. И так росли.

— Хороша ли, на ваш взгляд, такая зависимость российского кино от государственного финансирования?

— В идеале, как мы обсуждали с [исполнительным директором Фонда кино] Антоном Малышевым, государственный фонд должен стать не Фондом поддержки кино, а Фондом развития кино. Поддерживать — задача малоперспективная: ты поддерживаешь, а оно падает, ты опять поддерживаешь. Я сейчас говорю не про арт-проекты, а про зрительское кино — оно должно воспринимать поддержку фонда как возможность стартовать.

В идеале дальше искать источники развития — это уже ответственность самого бизнеса. То есть это фактически деньги для стартапа — аванс будущих достижений. Это в идеале, но в жизни так не всегда получается. Например, мы надеялись, что фильм «Он — Дракон» (Bazelevs Production, премьера состоялась в декабре 2015-го. — РБК) станет источником развития инфраструктуры студии компьютерной графики CGF Александра Горохова, но, к сожалению, были вынуждены выпустить его в невыгодную дату в декабре, и, как нам кажется, это стало одной из причин недостаточного зрительского интереса.

— Прибыли, полученной с одного фильма, вам хватает на весь бюджет следующего?

— Всегда было по-разному. И дело не только в деньгах. Вообще, когда мы начинаем проект, мы никогда не ищем просто деньги, мы ищем скорее партнеров. Деньги — это лишь один из элементов инвестиций. В работе с телеканалами нам важно именно партнерство с ними, а не инвестиции.

Когда мы работали над третьими «Елками», Антон Златопольский (первый заместитель гендиректора ВГТРК. — РБК), благодаря огромной сети корреспондентских пунктов ВГТРК помог нам организовать для фильма грандиозную акцию — встречу Нового года летом в Уфе, Перми, Алма-Ате, Калининграде, Магнитогорске, Иркутске, Санкт-Петербурге, Владикавказе и Екатеринбурге. Это стало уникальным инструментом продвижения фильма. Деньги можно найти в банке. А вот партнерские отношения и веру в будущее кино не купишь.

Сегодня мы видим, как развивается интернет. Становится важным партнерство с социальными сетями, с интернет-ресурсами. Сегодня мы сотрудничаем с RuTube и «ВКонтакте», они наши партнеры по реалити-шоу «На экране» (было запущено 1 марта, продлится восемь недель, в нем примут участие восемь человек — они должны будут выполнять задания зрителей. — РБК).

«Мне действительно кажется, что мы изобрели новый жанр»

— Как кризис сказывается на вашей работе? Ведь и у каналов сейчас упали доходы, наверняка они уже столько не могут вкладывать в фильмы.

— Наши доходы в России значительно снизились. Как минимум в два раза, а может, и больше. Но очень надеемся на успех «Хардкора» и фильма «Он — Дракон» в международном прокате, на то, что это поможет нам сбалансировать ситуацию.

— Вы были одним из первых режиссеров в России, открыто использовавшим в фильмах продакт-плейсмент. Этот формат сейчас вообще еще актуален?

— Мне всегда казалось, что бренды — это часть нашей жизни. Это объекты материального мира, который нас окружает. И использование брендов — это художественный прием. Бренд иногда замечательно помогает раскрыть образ, понять героя, сопереживать ему. По тому, например, на какой машине едет герой фильма или какой пьет виски, можно понять многое. Когда Гоша Куценко в «Дозоре», знакомясь с Марией Порошиной, произносил слоган из рекламного ролика Nescafe «Хороший вкус — хорошее начало», было смешно и органично, и это помогало нам найти контакт героев со зрителем. А теперь это еще и примета времени.

Мне интересно этим заниматься. В реалити-шоу «На экране» у нас тоже предполагается партнерство с различными брендами — но теперь это не только объекты физического мира, но и образы цифрового. То, какой социальной сетью — Facebook, «Одноклассники» или «ВКонтакте» — пользуется герой, говорит о нем очень много.

— С точки зрения окупаемости проектов вы один из самых успешных продюсеров и режиссеров. Как вы совмещаете творчество и коммерческую историю?

— Я не бизнесмен. И компания наша не бизнес-предприятие. В Bazelevs Production, которая существует уже 20 лет, партнерствуют творческие люди, а не бизнесмены. И главные их мотивы — творческие. Бизнесмены, как правило, просто обслуживают этот процесс. Я уверен, что если есть талантливые люди и у них есть бескомпромиссные начинания, то​ деньги потом как-то всегда находятся. Деньги сами ищут, куда вложиться.

— Что для вас интереснее: снимать дорогое масштабное кино или искать экспериментальные форматы? Принципиален ли для вас коммерческий потенциал фильма, когда вы выбираете проекты?

— Принципиально важно только одно: способен ли ты себя самого удивить тем, что ты делаешь. Это вопрос силы и уникальности чувств, которые рождает твое кино. Неважно, какого размера бюджет. Фильм «Бен-Гур» (по роману американского писателя Лью Уоллеса. — РБК), над которым я работаю сейчас, — это классическая история, которая экранизировалась уже четыре раза (самая известная экранизация была сделана в 1959 году режиссером Уильямом Уайлером и получила 11 Оскаров. — РБК). Но у нас актуальный взгляд на эту историю, и этот взгляд возможен только сегодня. Я надеюсь, что «Бен-Гур» будет так же современен, как и фильм «Убрать из друзей» (фильм ужасов 2015 года, спродюсированный Бекмамбетовым. — РБК) или «Хардкор».

Что касается угадывания коммерческого результата, я считаю, это очень неэффективный способ принятия решений. Средний срок производства фильма — два года, поэтому то, что сегодня кажется всем расчетливым решением, обязательно устареет к моменту выхода фильма. Мир трагически меняется. Поэтому нужно всегда жить будущим и делать то, о чем мечтается.

— Как вы ищете идеи для фильмов, которые снимаете или продюсируете?

— Наверно, это просто любопытство, которое всегда являлось главным двигателем в искусстве. У меня получается что-то успешное только тогда, когда я делаю то, чего до меня никто не делал. Так когда-то было с «Дозорами», с роликами банка «Империал» [в 1992–1997 годах]. Так произошло у Жоры Крыжовникова с фильмом «Самый лучший день» (комедия-караоке 2015 года. — РБК)  — никто раньше не пел в кинотеатрах, а теперь поют. Так получилось и у Ильи Найшуллера с «Хардкором» — он снял умопомрачительный экшен с точки зрения главного героя, которого мы не видим весь фильм.

Фото: Алена Кондюрина для РБК

— Идея фильма «Хардкор» ваша или Ильи Найшуллера?

— Я увидел в интернете музыкальный клип Ильи и обрадовался, что в Москве появился кто-то, кто мыслит и чувствует, как я. Я позвонил ему и в первом же разговоре предложил: «Давай делать кино на том языке, который ты изобрел». Он сначала отказался, сказал, что это, наверное, невозможно, но через некоторое время пришел с историей, которую мы благополучно и запустили в производство. Это был эксперимент. И поскольку язык фильма был абсолютно новый, то у режиссера было гораздо больше свободы, чем у дебютанта в обычном кино.

— Осенью вы объявили, что будете снимать еще одни «Елки» и это будет международное производство. Почему вы до сих пор верите в эту франшизу? Сборы «Елок-1914» были сильно хуже сборов «Елок-3». Может, зритель уже устал от этого фильма?

— Про последние «Елки-1914» объяснение простое — не стоит смешивать жанры. Мы, наверное, слишком вольно поступили с форматом, к которому сами приучили зрителя. Начав экспериментировать с перемещениями во времени, подзапутали людей — часть из них не поняли, что это то же самое кино. Так что мы возвращаемся к традиционным «Елкам», новогоднему салату оливье, который нарезан из привычных и знакомых, любимых нами героев и ситуаций.

— Я так понимаю, вы рассчитываете и на международный прокат?

— Если будет интерес за рубежом, дай бог. Про Россию же мы знаем, что здесь есть аудитория, которая будет ходить на этот фильм и сейчас, и через год, и через пять лет. Если вы включите телевизор 31 декабря или 1 января, там непрерывный аваланш (лавина. — РБК) «Елок». Первые, вторые, третьи… Это стало неотъемлемой частью новогодних праздников. И мы будем продолжать снимать их просто потому, что зритель ждет этого новогоднего чуда.

— Вы объявили о запуске нового реалити-шоу «На экране». Зачем оно сейчас нужно? Не кажется ли вам, что это жанр десятилетней давности?

— Я согласен, что жанр существует давно. Но для нас принципиальное значение имеет слово «реалити», потому что мы говорим не о жизни людей в физическом мире, а о том, как я сегодня живу в мире компьютеров, в мире огромного количества сайтов, соцсетей и мессенджеров. Это реалити-шоу про треть моей жизни: треть я сплю, треть я живу в физическом мире, треть я, скорее всего, нахожусь перед экраном монитора. И в этой реальности происходят самые важные события в моей жизни сегодня. Я знакомлюсь, ссорюсь, работаю, поддерживаю отношения. Нам показалось, что к этой части нашей жизни никто еще так подробно не присматривался. Кроме того, это абсолютно новаторский проект — он выходит не по телевизору, а в интернете.

— Значит ли это, что вам теперь интересны скорее такие форматы, ​чем традиционное кино?

— Нет, я занимаюсь разными вещами. Мне интересно все, что способно удивлять, в том числе меня самого. Год назад мы сделали фильм «Убрать из друзей» — его посмотрели в мировом прокате миллионы людей. Его действие происходит полностью на экране монитора, и он не похож ни на один другой фильм, снятый до сих пор. Мне было очень любопытно и волнительно смотреть, как кинозрители в течение полутора часов не отрываясь наблюдали за передвижением по экрану мышки, которая открывала файлы, посылала письма, отвечала на звонки. Это было настоящее драматическое искусство: люди переживали, смеялись, пугались.

Мне действительно кажется, что мы изобрели новый жанр — screen-share. Это самое любопытное, что сегодня происходит в кино, — человек делится с другими своим экраном. Сейчас мы заканчиваем еще два фильма в этом формате, и еще три картины находятся в стадии производства. Среди них есть и подростковая комедия, и детское фэнтези по мотивам «Волшебника Изумрудного города».