Кудрин — РБК: «Мы не используем все ресурсы в международных переговорах»
— Счетная палата всегда критиковала правительство, но вы в вашем заключении на проект бюджета выбрали довольно жесткие формулировки — жестче, чем были раньше. В частности, по бюджетному правилу и плавающему курсу рубля. Почему была выбрана такая риторика и не думаете ли вы, что она может отпугнуть правительство, что оно будет меньше к вам прислушиваться?
— Мы, безусловно, считаем, что бюджетное правило влияет на курс, но, если оно работает как постоянное правило — без изъятий, без переноса сроков закупок, — тогда оно влияет правильно. Мы не подвергаем сомнению свободное движение курса. В данном случае наше заявление было воспринято как более жесткое, чем оно есть на самом деле.
В других случаях правительство, наоборот, реагирует на наши замечания. В ходе второго чтения бюджета планируется принять несколько поправок по нашим предложениям и замечаниям. Надо понимать, часть замечаний не требует изменений в проект бюджета, а часть на этом этапе уже вносить невозможно, но необходимо учитывать в будущих проектах. Их предстоит обсуждать на начальных этапах подготовки следующих бюджетов.
Я не думаю, что правительство будет меньше прислушиваться к нам, в силу статуса Счетной палаты.
— Вы раньше предлагали смягчить бюджетное правило до $45 (сейчас цена отсечения в бюджетном правиле, на доходы свыше которой правительство закупает валюту и направляет ее в резервы, составляет $40 в ценах 2017 года. — РБК). Сейчас вы по-прежнему настаиваете на смягчении? И по-прежнему ли до $45 с учетом роста цен на нефть до $80?
— Правительство уже определилось — и повысило НДС, а не цену отсечения. Я считаю, что при нынешних ценах правильнее для бизнеса и для экономики было бы смягчать бюджетное правило. Но так или иначе этот вопрос с сегодняшней повестки снят.
Нас больше беспокоит то, что в проекте бюджета нет серьезного структурного изменения в пользу образования, здравоохранения и инфраструктуры. Те 8 трлн руб., о которых говорило правительство, по факту они не меняют серьезно структуру расходов. Эта сумма находится в пределах прироста доходов от НДС и роста экономики. То, что структура не изменилась, мы считаем серьезным недостатком предложенной политики.
К идее изменить бюджетное правило можно возвращаться, если говорить об изменении структуры расходов в пользу образования, здравоохранения и инфраструктуры. Но на этом этапе решения приняты.
— А без изменения правила вы видите вероятность, что расходы бюджета все-таки пересмотрят и увеличат в пользу образования и здравоохранения?
— Я вижу такие резервы внутри бюджета. Как минимум 0,5% ВВП можно перераспределить из других направлений. У нас избыточные субсидии экономике — не очень эффективным секторам и предприятиям, несколько завышены общегосударственные расходы. [Расходы на] безопасность и правоохранительную деятельность тоже несколько завышены. Я вижу ресурс, но, повторяю, бюджет уже представлен, деньги распределены, поэтому я не ожидаю, что такие изменения произойдут.
— Вы в заключении написали, что экономический эффект от повышения пенсионного возраста переоценен. Правительство говорило о том, что выгоды для бюджета от реформы не будет. Тогда в чем смысл реформы? И почему эффект от нее оказался ниже, чем ожидалось?
— Я не считаю, что эффект реформы существенно занижен или тем более что она не нужна. Дополнительные уточнения основную экономию перераспределяют в пользу пенсионеров, их льгот. Так что бюджетный эффект будет ниже, но пенсионеры получат ощутимый эффект, тут я даже не сомневаюсь. Вся экономия от повышения пенсионного возраста пойдет на тех, кто уже стал пенсионером. Это замедляет снижение отношения средней пенсии к средней зарплате, хотя такого снижения избежать не удастся. На это мы обращаем внимание в нашем заключении.
— Еще один из главных выводов Счетной палаты — это расхождение в финансировании нацпроектов. В паспортах самих нацпроектов заложено на 1 трлн руб. больше, чем на них заложено в бюджете на следующую трехлетку. И вполне возможно, что правительство сейчас будет пересматривать эти расходы и сократит их. Как вы считаете, можно ли в условиях сокращения финансирования добиться выполнения этих целей?
— Окончательно мы это увидим, когда будут сформированы нацпроекты, госпрограммы и федеральные проекты — в ближайшие два месяца. Только тогда мы увидим, насколько достаточно финансирование и достижимы ли цели. На мой взгляд, ресурсов недостаточно. В ЦСР мы указывали на необходимость большего структурного маневра в пользу приоритетов, чтобы эти цели были достигнуты. Сейчас мы не видим такого структурного изменения, так что я оцениваю, что выделенных ресурсов будет недостаточно. Но сказать точно мы сможем, только когда увидим все проекты в окончательном виде.
— 6 ноября состоятся промежуточные выборы в конгресс США, после чего он, скорее всего, вернется к обсуждению санкций против России в отношении госдолга и госбанков. Насколько сильным и долгосрочным может оказаться эффект от санкций? Будет ли это повторением ситуации 2014 года? И вообще насколько вероятно расширение санкций?
— Санкции 2014 года, конечно, были чувствительны, но не оказали решающего влияния на российскую экономику. Больше сказалось падение цен на нефть. Сегодня санкции дают более чувствительный эффект. Трудно сказать, сколько они отнимают от ВВП, — думаю, что пока мы находимся в рамках оценки, согласно которой мы потеряем 0,5% роста ВВП от санкций в 2018 году.
Эффект новых санкций, которые могут ввести до или после ноябрьских выборов, зависит от того, какие системообразующие банки попадут под удар. Мой прогноз — серьезных санкций на ключевые банки не будет. Мы не на таком уровне противостояния или конфликта.
Санкции на госдолг никак существенно не повлияют на развитие экономики, потому что мы этот госдолг, по сути, уже не размещаем.
— На заседании правления РСПП вы сказали, что внешняя политика России должна способствовать снижению напряженности в отношениях с другими странами. Что именно можно сделать в текущей, довольно напряженной ситуации? И как вы думаете, прислушаются ли к вам в правительстве и Кремле?
— Я считаю, что в самой жесткой ситуации можно достигать компромисса в интересах всех сторон. Наращивание напряженности невыгодно ни Западу, ни России. Это сильно увеличивает риски для бюджетных систем, для инвесторов, предсказуемости развития. Поскольку Россия — заметная экономика в мире и с ней связано очень много контактов, экономических ресурсов и геополитических вопросов, наращивание напряжения невыгодно. Поэтому я убежден, что компромиссы возможны, но только на пути взаимных шагов, никак не односторонних. Это могут быть договоренности по сдерживанию военного напряжения, новые военные соглашения, которые снижали бы риски. Новые договоренности могут касаться геополитических рисков, которые связаны и с Ближним Востоком, и с украинской темой — я считаю, что на всех направлениях возможны взаимные шаги навстречу. При том влиянии, которое имеют Запад и Россия, мы вместе способны решать и разрешить целый ряд противоречий и конфликтов. В этом состоит искусство внешней политики — находить эти развязки.
Я очень много участвовал в международных переговорах по экономическим темам, начиная с создания международных соглашений о зонах свободной торговли, о партнерстве и сотрудничестве с Европейским союзом. У нас были очень жесткие дискуссии по целому ряду финансовых секторов, условий работы, применения тех или иных взаимных стандартов, по открытию рынков. Какими бы жесткими ни были эти противоречия, мы находили развязки. И я не могу сегодня сказать, что российский рынок пострадал от тех соглашений — наоборот, в свое время в 2000-е это дало толчок развитию российской экономики. За 2000–2011 годы средний темп роста, даже несмотря на кризис 2008–2009 годов, составил 5,3% — существенно выше среднемирового. Это достижимо, это возможно. При этом мы заключали все новые и новые соглашения, в том числе многосторонние, присоединялись к мировым конвенциям в ОЭСР, «двадцатке», СНГ и Евразийском сообществе.
Сегодня же мы не используем все ресурсы и возможности в международных переговорах.
Тематический проект о российской винодельческой культуре, вине и спиртных напитках
