Глава ВТБ — РБК: «Превратиться в Северную Корею для нас невозможно»
О ресурсах для восстановления экономики
О влиянии силовиков на экономические процессы
Об общенациональной политике защиты инвестиций
О разнице между Трампом и Байденом
О ситуации в Белоруссии и возможных последствиях для России
Пора ли банкам закрутить гайки
Есть ли предел у бума на рынке частных инвестиций
Какой бизнес интересен катарским инвесторам
Главный вывод после года пандемии
«Прибыли компаний президент видит лучше меня»
— Россия во время пандемии отказалась от длительных ограничений, и за счет этого наша экономика упала не так сильно. В этом году ожидается восстановительный рост до 4% ВВП, но в дальнейшем экономисты ждут рост всего на 1,5–2%. Как повысить эту планку и достаточно ли тех мер, которые принимает и анонсирует правительство, — в частности, госинвестиции и снижение административных барьеров для бизнеса?
— Уже к концу этого года мы ожидаем восстановления экономики до допандемийного уровня. Те меры, которые приняло правительство, были адекватными: мы не закрывали, по крайней мере на длительный срок, нашу экономику, что, конечно, позитивно сказалось на ситуации. Сейчас мы уже частично отказываемся от мер, которые были приняты в период пандемии, в частности от послаблений банковскому сектору, и проходим этот этап достаточно безболезненно. Поэтому я считаю, что выход на траекторию роста 3% ВВП и больше, безусловно, будет.
Этот рост, наверное, не может устраивать в полной мере. У нас есть достаточно государственных ресурсов, и я сторонник того, чтобы эти ресурсы активно внедрялись в экономику. В условиях нынешней геополитики рассчитывать на большой вклад западных инвесторов не приходится. Я думаю, что активизация инвестиционного процесса плюс тот набор мер, который государство и правительство сейчас разрабатывают, — по борьбе с бедностью, по сокращению административных ограничений и другие — все это достаточно для устойчивого роста.
— Без институциональных изменений? Бизнес часто говорит о необходимости судебной и правоохранительной реформ.
— Мы живем в очень непростой период, в условиях постоянного внешнеполитического давления, и наша внутренняя политика и деятельность правоохранительных, силовых структур во многом зависят от внешних факторов. Трудно рассчитывать на какую-то серьезную либерализацию в условиях, когда мы находимся в состоянии практически холодной войны и испытываем давление Запада на наши внутренние процессы.
Институциональные реформы, конечно, нужны. Меня поражают сроки рассмотрения дел по экономическим преступлениям. У нас по три-четыре года иногда люди ожидают решения суда — и все это время считаются формально невиновными, часто содержатся под арестом. У нас самих по Банку Москвы (Банк Москвы в 2016 году вошел в ВТБ. — РБК) первое судебное решение было вынесено через десять лет после возбуждения уголовного дела по этому вопросу. Это неправильно. Я думаю, вся система должна работать быстрее. Это признают, кстати, и руководители наших правоохранительных органов. Много нужно сделать еще и для того, чтобы у бизнеса были более четкие и ясные ориентиры — что можно, что нельзя.
Что касается влияния силовиков на экономические процессы, то бизнес, к сожалению, сам часто дает поводы: у нас очень большое количество экономических преступлений, в том числе в финансовой сфере. В России пока высокий уровень коррупции, и это еще одна причина для деятельности правоохранительных структур. В силу этого роль силовиков, конечно, велика. Чем лучше и чище у нас будет бизнес, чем меньше у нас будет коррупции, тем, наверное, роль силовиков будет меньше.
— Правительство сейчас работает над так называемой фронтальной стратегией социально-экономического развития, и она предусматривает агрессивный инфраструктурный рывок. Но это может потребовать дополнительных триллионов рублей, если не десятков. Есть ли у российской экономики внутренний ресурс для таких инвестиций? Где взять деньги?
— Инфраструктура России очень нужна, у нас ее недостаточно. Прежде всего, дороги и другая транспортная инфраструктура должны строиться преимущественно за счет государства. В планах правительства, насколько я понимаю, в ближайшие годы вложить до двух триллионов рублей. Не потратить, а именно вложить, потому что деньги в основном предоставляются на возвратной основе. И я считаю, что если речь идет о государственных инвестициях, то это должно проходить на максимально льготных условиях, а не рыночных.
Но большая часть инфраструктуры — аэропорты, порты — настолько востребована частным бизнесом, что там не требуются даже государственные инвестиции. Там нужны, наверное, более продвинутые нормы законодательства. Желание построить [объект инфраструктуры] за два-три года наталкивается на целый ряд довольно сложных регуляторных ограничений, которые не позволяют строить быстро. И я думаю, что эти вещи надо менять.
Уверен, мы вполне можем сделать скачок в области инфраструктуры, интерес большой даже у иностранных инвесторов. Мы тоже готовы [инвестировать], и у нас есть богатый опыт этой работы. Вы знаете, мы [группа ВТБ] за десять лет привлекли несколько десятков миллиардов долларов в инфраструктурные проекты. У нас есть уже подписанные соглашения с иностранными инвесторами, они вкладывают именно в долгосрочные концессионные инфраструктурные проекты.
— В условиях существующей фискальной политики государства какие это могут быть источники: ФНБ, дополнительные госзаймы?
— Это и ФНБ, и бюджет, и госзаймы, и частные инвестиции в виде ГЧП.
— Насколько вероятен вариант, что повышение налогов станет источником роста расходов?
— Очень бы не хотелось. По-моему, в 2018 году правительство заявило, что в ближайшие шесть лет, до 2024 года, не будет повышать налоги. Пока налоговые изменения незначительны. Для бизнеса крайне важно, чтобы была понятная налоговая перспектива, чтобы можно было планировать свой бизнес. Любое серьезное повышение налогового бремени для бизнеса будет, на мой взгляд, крайне нежелательным.
— Президент Владимир Путин недавно говорил, что в этом году корпоративный сектор России ждет рекордная прибыль, и критиковал компании за вывод средств за рубеж. Нужно ли что-то делать с этой проблемой? Если да, то какими методами: более административными или более рыночными?
— Прибыли компаний, я думаю, президент видит лучше меня, у него больше источников информации. Я вижу, что уровень прибыльности банковского сектора очень высокий, у нас [у ВТБ] рекордная прибыль — 85 млрд руб. за первый квартал. Это много. Конечно, ресурс для инвестиций, для расширения инвестиционных программ у предприятий существует.
Что касается методов, мне кажется, отчасти метод кнута выполняют сегодня западные политики, потому что идет постоянное вбрасывание идей о том, что надо наказывать российских бизнесменов, вводить против них санкции. Они и некоторыми российскими оппозиционными силами подогреваются. Это создает атмосферу непредсказуемости, нестабильности для российского бизнеса в том, что касается инвестиций за рубеж. И я вижу, что сегодня наши бизнесмены готовы вкладывать крупные деньги — миллиарды долларов — в долгосрочные проекты в России с отдачей через десять и более лет: как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Поощрительные меры всегда предпочтительнее, чем наказания. Вот созданы так называемые офшорные зоны [внутри страны], и сегодня многие бизнесмены поняли, что в условиях угрозы санкций это — мера спасения денег и капитала. Потому что когда активы замораживаются за рубежом, то даже источник дохода отсутствует: невозможно ни получить дивиденды, ни управлять компанией. Я надеюсь, что офшорный бизнес, который у нас процветал, постепенно будет возвращаться сюда. Тем более что на офшоры идет дальнейшее давление: например, последняя глобальная инициатива о единых корпоративных налогах на все транснациональные корпорации независимо от их места регистрации.
Или вот сейчас государство снизило налоги для ИT-сектора, значит, можно ожидать, что этому сектору будет проще, и многие им интересуются, потому что он дает рекордный прирост стоимости.
Государство должно проводить общенациональную политику защиты инвестиций, что в общем-то и делается. Меры правового и судебного характера желательно использовать более осторожно и в большей степени все-таки делать упор на создании условий для развития. Я думаю, что в целом тенденцию роста инвестиций и сокращения утечки капитала за рубеж мы можем ожидать.
«Панацеей жесткое ограничение инфляции не является»
— Насколько сильно сейчас на российскую экономику давит ускорение инфляции и с чем оно связано в первую очередь? Премьер-министр Михаил Мишустин говорил, что одна из причин роста цен это жадность бизнеса. Действительно ли бизнес стал более жадным?
— Я, может быть, не принадлежу к сторонникам теории о том, что инфляция 5–6% — «страшная», а 4% — «хорошая». Панацеей жесткое ограничение инфляции не является. Есть объективные процессы: сегодня в мире очень много дешевых денег. Это одна из угроз, потому что когда дешевые деньги кончатся, мы можем столкнуться с коррекцией рынка — если не кризисной, то очень серьезной.
При наличии дешевых денег мы сегодня видим и рост цен на продовольственные и сырьевые товары, эта проблема обострилась в России. Но на наши ресурсы цены хорошие — нефть уже $70, это серьезно помогает российской экономике и предприятиям, которые делают рекордные прибыли. Думаю, что инфляция будет под контролем — Центральный банк уже начал ставку повышать и в следующем году вернется к таргету.
Если говорить о жадности, то еще Маркс писал, что максимизация прибыли является природной особенностью бизнеса. Другое дело, что это не должно делаться за счет общества. Необходим баланс во взаимоотношениях бизнеса и общества. Бизнес может и должен больше тратить на социальные проекты.
Я все равно за экономические меры [ограничения инфляции] и считаю, что даже ограничение экспорта — спорная тема. Я предпочел бы, чтобы задачу решили, допустим, за счет субсидий для малоимущих на приобретение товаров, чем за счет ограничения экспорта, который мы завоевывали не один год. Мы, например, гордились, что после стольких лет советской власти, когда мы были импортерами зерна, стали его экспортировать. Нам эти рынки терять нельзя.
Мне кажется, правительство понимает это и все эти решения временные, они все-таки не будут очень долго действовать.
Что такое группа ВТБ
Основной актив группы ВТБ — банк, второй из крупнейших российских с активами на 18,6 трлн руб. (по данным на конец первого квартала 2021 года), с дочерними или ассоциированными банками в Белоруссии, Армении, Казахстане, Азербайджане, Грузии, Германии и Великобритании. Российское правительство владеет 61% обыкновенных акций банка, остальные 39% находятся в свободном обращении. С учетом привилегированных акций под контролем государства находится 92% группы. Чистая прибыль группы ВТБ за 2020 год на фоне пандемии составила 75,3 млрд руб., руководство банка обещало, что по итогам 2021 года прибыль составит 250–270 млрд руб. По итогам 2020-го ВТБ направит на дивиденды 50% прибыли по обыкновенным акциям и планирует придерживаться такого уровня и в дальнейшем. В последнее время банк также занимается строительством собственной открытой экосистемы.
— Тем не менее рост цен стал причиной давления и ограничений для розничного бизнеса. Насколько с учетом этой истории сейчас привлекательны инвестиции в ретейл? Будет ли продолжаться консолидация сектора?
— По идее, консолидация будет. Десять крупнейших ретейловых сетей в Германии занимают 70% рынка, в Америке — почти 50%, а у нас — 25%. Крупнейшие сети сегодня активно могут внедрять и новые формы цифровой экономики, чего, наверное, не могут делать небольшие розничные сети. Этот бизнес быстро развивается, мы видим восстановление потребительского спроса после пандемии. Я думаю, что он будет дальше развиваться при росте доходов населения. Поэтому розница интересует очень многих инвесторов — и российских, и зарубежных.
«В нас нет ничего антиамериканского и никогда не было»
— Прошли уже первые месяцы президентства Джо Байдена в США. Как можете вы их лично оценить и кто вам идеологически ближе, Трамп или Байден?
— Они оба далеки по идеологии от меня. Впрочем, я и не полностью представляю их идеологическую платформу. Даже в отношении России, кстати, достаточно сложно сказать. Мы сталкивались с очень противоречивой политикой Трампа, который заявлял о своих хороших чувствах к России, но поступал совершенно наоборот: большое количество санкций было введено, отношения ухудшились. При Байдене тоже противоречивая политика: с одной стороны, его администрация быстро заключила продление договора СНВ-3, но с другой — мы видим продолжение санкций, в том числе против «Северного потока-2».
Я думаю, что проблема взаимоотношений с администрацией Байдена еще и в том, что трудно понять ту свиту, которая играет короля. Мы пока не можем просчитать даже, кто сегодня эту политику формирует помимо самого президента. Кроме госпожи Нуланд (Виктория Нуланд — заместитель госсекретаря США по политическим делам. — РБК), которая вряд ли считается большим другом России, пока трудно определить, кто там главный: ЦРУ, Пентагон, Госдеп, какие-то советники.
Очень важно, чтобы прошла встреча между Байденом и президентом Путиным. Повестка, думаю, будет интересная. Очень бы хотелось, чтобы мы оттолкнулись от дна. Я еще года три или четыре назад в интервью американскому телевидению сказал, что при таком уровне отношений у нас не будет послов, и сегодня де-факто мы понизили уровень до временных поверенных. Прекрасно понимаю почему — потому что послам делать нечего при таком уровне отношений. Очень бы хотелось, чтобы эти отношения начали выправляться — и для банковского сектора, для финансового это очень важно.
От политики санкций американцы полностью не откажутся, потому что и конгресс, и сенат заряжены на это — для них это стало модной фишкой. Байден — очень опытный политик: он и Россию знает хорошо, и в Советский Союз приезжал. Поэтому, возможно, стоит надеяться на более стабильную политику, которая будет обеспечивать более надежную основу для развития наших отношений.
— Не кажется ли вам, что, несмотря на агрессивную риторику администрации Байдена и ястребиные ожидания, которые у нас были от нее, пока самые страшные опасения не оправдываются?
— Погодите, время администрации Байдена только началось. Нас пытаются прицепить постоянно... Вот сейчас опять. Где-то в Белоруссии инцидент с самолетом — опять Россия звучит. Мы ведь там никак не задействованы, это другая страна, другая территория. Я не думаю, что мы для Лукашенко ловим в его же небе оппозиционеров (по одной из версий, участие в спецоперации принимали российские спецслужбы. — РБК). Я не могу представить, что мы каким-то образом в этом участвовали, — не наше воздушное пространство, не наш самолет.
Хотелось бы все-таки, чтобы от нас отстали в этом вопросе и оценивали действительно по нашим делам. Если что не так, всегда можно договориться, поправить. Сейчас уже уровень взаимоотношений такой, что, к сожалению, сложно здравый смысл иногда вычленить. И все же очень надеюсь, что он возобладает. Вы же сами знаете настроение нашего общества, да и нашего руководства: в нас нет ничего антиамериканского и не было. Мы мирные люди. Россия не является страной-агрессором. Если бы к нам не лезли, мы бы и не огрызались. Думаю, мы можем рассчитывать на другое отношение к себе.
— Развивающаяся сейчас история с последствиями посадки самолета Ryanair в Минске и задержания его пассажира — Романа Протасевича, бывшего главного редактора Telegram-канала Nexta. В случае если единственным партнером для Белоруссии останется Россия, стоит ли ждать новый пакет санкций и за это?
— Я не хочу верить в то, что Запад припишет это России, да еще и введет какие-то санкции.
— А если мы сейчас дадим Белоруссии денег, например, вместо европейского финансирования?
— Что можно понять в текущей ситуации? Это геополитика. У меня пока нет информации, что какие-то санкции планируются в отношении банка ВТБ в связи с инцидентом, и считаю их маловероятными, потому что это совсем далеко от нас. Будем смотреть.
«Переживем и как-то переварим»
— Все-таки новая администрация США успела ввести санкции. Они впервые затронули рублевый госдолг, пока только на первичном рынке. Вы раньше неоднократно предлагали России госдолг нарастить, чтобы профинансировать расходы на рост экономики. Сейчас этот план отошел на вторую роль?
Действительно, санкции не так серьезно затрагивают эту тему, как могли бы. Американцы могут покупать эти облигации на вторичном рынке. Портфель банка ВТБ в 1,7 трлн руб. [по ОФЗ] превышает портфель, который все американские инвесторы держат. Доля американских инвесторов для нас не так существенна, и мы можем без них обойтись. Но, конечно, на инвестиционный климат очень сильно действуют меры в отношении финансовой сферы. И особенно в отношении государственного долга. Поэтому крайне нежелательно, чтобы американцы их продолжили.
— Агентство S&P в апреле заявило, что в некоторых санкционных сценариях (небазовых) исходит из того, что возможны распространение ограничений на вторичный рынок ОФЗ и более жесткие санкции в отношении «системно значимых финансовых институтов» или энергетических компаний. Какой вы видите вероятность таких сценариев и готов ли к ним ВТБ?
— Это абсолютно риторический вопрос, и мы его задаем с 2014 года. Конечно, такие санкции возможны, потому что такие предложения звучат и звучали много раз в стенах конгресса, сената и т.д. Есть известный законопроект, который предусматривает санкции в отношении банков. Есть санкции, уже примененные в отношении наших коллег: банка «Россия», еще нескольких банков. Так что, к сожалению, такие факты и предложения имеются, они время от времени вбрасываются на обсуждение. Но я всегда расценивал это как очень жесткий выпад в такой уже полугорячей войне в отношении России. Это был бы очень серьезный шаг со стороны американской администрации, которая на сегодняшний день все-таки, на мой взгляд, пытается избегать решений, которые привели бы к необратимым последствиям. То же решение по ОФЗ было половинчатым, чтобы продемонстрировать вроде бы угрозу, очертить возможность, но не идти дальше.
Это (блокирующие санкции против госбанков. — РБК) очень серьезная мера: она, по существу, лишает банк возможности функционировать в его нынешнем виде, лишая расчетов в иностранных валютах. Вероятность, конечно, есть. Иначе бы они не выдвигали такие предложения.
Мы, конечно, это учитывали. У нас [у банков] еще в 2018 году был принят план совместно с Центральным банком. Он предусматривает наши совместные действия в случае наступления времени «Ч»: что делать с валютой и так далее. Государство будет помогать таким банкам, будет поддерживать, прежде всего в части работы с вкладчиками. Все банковское сообщество будет помогать, такие сценарии все проработаны. Мы их постепенно обновляем с учетом развития ситуации. Безусловно, обязательства свои финансово-банковская сфера будет выполнять. Переживем и как-то переварим.
— В том, что американцам не запретили на вторичном рынке покупать ОФЗ, вы видите бизнес-возможность для себя? Стать посредником в таких сделках...
— Мы одни из крупнейших дилеров на этом рынке. Конечно, будем делать. Но мы не можем сильно повлиять на настроение инвесторов — это их принципы, задачи, покупать или не покупать. Они все равно покупают, потому что доходность неплохая и макроэкономическая ситуация у нас хорошая.
— А есть ли сейчас ситуации, когда ВТБ покупает на первичном аукционе у Минфина ОФЗ и перепродает их нерезиденту? Они будут покупать на вторичном рынке ОФЗ или у них комплаенс-политика просто не позволит это сделать?
— Мне сейчас даже трудно сказать, не знаю. Комплаенс-политика, наверное, у каждого своя. Я думаю, все равно будут инвесторы покупать. Характерно, что американские финансовые институты всегда были более смелыми во взаимоотношениях с российскими, чем многие другие. Мы это объясняли тем, что, наверное, им проще позвонить в OFAC (Office of Foreign Assets Control — управление по контролю над иностранными активами в Минфине США. — РБК) и выяснить что-то или договориться. Когда впервые ввели санкции против нас, против крупнейших компаний российских, американцы все мандаты [на облигации] расхватали в то время, как европейцы отказывались.
Я думаю, что американцы — очень прагматичные люди. Они смотрят за тем, затрагивают ли санкции интересы своих инвесторов.
— Санкции, предусматривающие отключение SWIFT, насколько реальны? И что ВТБ делает, чтобы к ним подготовиться?
— Я не верю в отключение SWIFT, потому что, чтобы нанести удар по нашему сектору, SWIFT не нужен. Тем более это европейская компания, и этот вопрос требует участия европейских правительств.
Зачем это американцам? У них есть свой инструмент. Они отключали наши банки и иранские банки до этого от долларовых расчетов с введением вторичных санкций в отношении европейских банков. Они говорят, что если ты (европейский банк. — РБК) будешь работать, допустим, с этим подсанкционным банком, то ты будешь тоже отключен от американской системы. Они чуть было не сделали это с французскими банками, когда были претензии по нарушению санкций в отношении России. Это пугает и европейцев.
Я никогда не рассматривал отключение SWIFT как какую-то реальную возможность ни в 2014-м, ни 2018-м, ни в 2021 году.
— Влияет ли как-то на вашу работу решение правительства об ограничении работы аудиторов, входящих в международные группы, в части их доступа к санкционно чувствительной информации?
— Мы в свое время эту тему активно в правительстве обсуждали. Все компании, которые сегодня работают на международных рынках, обязаны иметь аудит, сделанный «большой четверкой». Это первое. Второе — эти компании давно уже российские, зарегистрированы здесь. Сотрудники, которые работают здесь, имеют часто допуски даже к секретным документам. Третье — мы договорились с нашими аудиторами, что по ряду позиций мы представляем только консолидированную информацию, не раскрывая имен и т.д. Четвертое — мы серьезно сейчас переуступили оборонный сектор (на который приходится существенная часть закрытия информации. — РБК) Промсвязьбанку.
— По Крыму вас не удивляет, что прошло семь лет и только сейчас озаботились тем, чтобы закрыть вообще крымских инвесторов, конфиденциальность обеспечить?
— Я думаю, в Крыму все-таки будет оживление, там огромные государственные инвестиции, они просто не очень быстро осваиваются. Бюджет-то много денег выделяет на инфраструктуру. Конечно, хотелось бы видеть там, например, хорошие отели, вот Сбербанк открыл в свое время прекрасный объект, но, к сожалению, таких мало очень. Бизнес побаивается.
— То есть за семь лет страх не прошел?
— Санкции-то остаются, они жесткие, они не только американские, но и европейские. На самом деле санкции жесткие для тех коллег, которые попали под них.
«Надо перенацелить нашу экономику»
— Вы говорили в одном из интервью, что лечение болезней и экология важнее, чем 5G-технологии. Эксперты Высшей школы экономики подготовили большой доклад, в котором предупредили, что Россия рискует навсегда отстать в передовых технологиях, таких как биотехнологии, медицина и т.д. Мы теряем лидерство в космосе, традиционных наших технологичных сферах. Чего нам здесь не хватает — финансового положения, интеллектуального ресурса? Как выправить эту ситуацию?
— Я не противник развития всего того, что вы перечислили. Просто мне кажется, есть приоритетные направления для наших технарей. Например, микрочипы, композитные материалы, без которых мы не сможем поднять новый самолет, или низкоорбитальный космос, который нужен сегодня буквально для всего. Эти темы, на мой взгляд, должны быть более приоритетны в нашем технологическом развитии, чем вопросы 5G.
Я у специалистов спрашиваю: зачем нам 5G в ближайшем будущем? Тем более на тех частотах, которые сейчас предлагаются. Никто, кроме слов «иначе отстанем навсегда», не поясняет толком. Но мы не только в этом отстаем. Требуются технологические решения многих проблем. Да в той же области нефтедобычи. Нам нужны собственные технологии, без которых развитие невозможно. У нас есть целый ряд первоочередных вопросов, которые крайне важны для нашей безопасности, если ситуация с Западом будет ухудшаться.
Главное, что у нас есть, — это человеческий потенциал. Что бы мы ни говорили, еще в советские времена у нас были светлые головы, которые изобретали, делали и продвигали. Научный потенциал у России огромный.
У нас пока мало инвестиций в стартапы, они просто мизерные по сравнению с американскими. Это тоже нужно развивать, правительство сейчас работает над этим. Тема, конечно, непростая: часто из десяти стартапов только один успешный, зато по девяти провалившимся к инвесторам тут же следственные органы приходят с вопросом: «Куда деньги делись?»
Тем не менее я думаю, что потенциал у нас есть. Надо перенацелить нашу экономику. Мы — часть мирового рынка, и превратиться в Северную Корею для нас невозможно. Нам все равно нужно с Западом вести диалог, потому что огромное количество товаров и технологий мы получаем и будем получать от Запада, сегодня так устроена глобальная экономика.
«Нужно ограничивать людей, плохо понимающих, что они покупают»
— ЦБ в скором времени должен получить право на введение прямых количественных ограничений на некоторые виды кредитов. Насколько назрела такая мера, в первую очередь в потребительском кредитовании, которое растет довольно высокими темпами, достигает новых рекордов на фоне кризиса. Может ли регулятор применить ее в ближайшее время с учетом того, что видит риски пузыря в этом сегменте?
— Я не сторонник ограничительных мер административного характера и не вижу пузыря на сегодняшний момент. Мне кажется, у Центрального банка достаточно методов другого регулирования — нормативами, требованиями по первичному взносу [в ипотеке] и так далее, — чтобы не вводить количественные ограничения.
— Как вы считаете, не пора ли банкам в целом самим закрутить гайки, как они в начале пандемии закручивали? Очень сильно растет потребкредитование, и статистика показывает, что именно за счет роста одобрения в том числе.
— У каждого банка есть своя система управления рисками. Мы, поверьте, за этим достаточно внимательно следим. Банкам надо зарабатывать деньги. Поэтому они готовы принимать на себя больший риск. Регуляторам нужна стабильность банковского сектора. Поэтому они хотят этот риск минимизировать. Это во всех странах мира так.
Я когда-то спросил у Сергея Игнатьева, когда он был председателем ЦБ (занимал этот пост с 2002 по 2013 год. — РБК), какой уровень достаточности капитала его бы устроил. Он сказал, что 100%. Я говорю: «Конечно, хорошо, только тогда ни один банк работать не сможет». К счастью, у нынешнего руководства ЦБ нет такого восприятия.
— Есть мнение, что хорошие заемщики заканчиваются.
— Новые будут появляться. Молодежь будет появляться. Будем ли мы усиливать политику в отношении контроля за рисками? Будем, если мы сами увидим, что есть пузырь. Банки, крупные уж точно, заинтересованы в этом. У нас была проблема, когда ВТБ24 в 2016 году хватанул большие резервы. Был такой период, поэтому мы этот урок уже извлекли.
— Если говорить о других последствиях ужесточения денежно-кредитной политики, рост ключевой ставки делает неизбежной остановку прекращения программы льготной ипотеки?
— Я думаю, она будет сокращаться. Может быть, ее не свернут: сейчас все больше превалирует точка зрения, что надо ее оставить для отдельных регионов или более нуждающихся категорий граждан. Я сторонник этой меры, конечно, все-таки доступность жилья — это главнейшая социальная задача.
— От чего зависит решение о продлении программы?
— Я думаю, что зависит в данном случае от президента, который должен как главный арбитр принять это решение.
— Где предел бума на рынке частных инвестиций? Может ли он закончиться вместе с повышением ставок?
— Нам кажется, что бум не прекратится и повышение ставок, особенно не столь значительное, не сыграет в этом роли. Если брать долю инвестиций в средствах граждан, она еще далека от средних значений в других странах. У нас она — 20%, при этом может достигнуть 40%. В Европе данный показатель — 50%, в США — 80%, поэтому можно говорить о притоке 7–8 трлн руб. частных сбережений на рынок в ближайшие три года. Мы рассчитываем треть из этой суммы забрать, то есть показать прирост более 2 трлн руб. Безусловно, нужно ограничивать людей, плохо понимающих, что они покупают, от этих покупок. Мы ведем работу с Центральным банком относительно квалифицированных и неквалифицированных инвесторов. Тем не менее нужно понимать, что рынок неминуемо будет расти. Тут многое зависит от развития технологий: по сути, это является основным ограничением для компаний по привлечению клиентов. Мы сейчас очень много работаем над технологиями, чтобы максимально упростить клиентский путь и сделать любые операции на фондовом рынке доступными.
«Если дивиденды платит ЛУКОЙЛ — это плохо, а если «Роснефть» — это хорошо?»
— Перед отменой послаблений 1 апреля ВТБ включил в капитал выпущенные ранее суборды, чтобы соблюсти надбавки. 1 июля новый этап отмены льгот. Как его пройдет ВТБ с точки зрения достаточности капитала? Не придется ли искать новые решения для наращивания капитала?
— Первый квартал этого года был самым, по моей оценке, тяжелым. Второй квартал уже куда легче. У нас на последнюю отчетную дату достаточность капитала была 12,1% при минимальном уровне 11,5%. Мы проходим [отмену льгот] с учетом капитализации части прибыли, с учетом того, что мы запустили программы по размещению «субордов» (речь о новом включении субординированных облигаций в капитал. — РБК). У нас четко программа проработана, и она позволяет нам сохранять на комфортном уровне показатель достаточности капитала. У нас, может, нет большого запаса [капитала]. Тем не менее я не вижу проблем с ним.
Мы возвращаемся к практике дивидендов на уровне 50% по итогам 2020 года. Но отмечу, что в этом году все западноевропейские банки вплоть до осени имеют жесткий запрет со стороны Европейского центрального банка на выплату каких-либо дивидендов. Поэтому у нас [в России] уникальная ситуация, когда Минфин все равно настаивает на том, чтобы банки и компании с госучастием платили 50%. И мы готовы платить, это хорошо влияет на стоимость акций, но у меня вопрос. Государство недавно заявило о том, что будет смотреть за дивидендами частных компаний и что большие дивиденды у частных компаний — это плохо. Что тогда получается? Если высокие дивиденды, допустим, платит ЛУКОЙЛ, это плохо, а если «Роснефть» — это хорошо? Тогда должен быть единый принцип.
— Писали, что именно из-за разногласий по поводу дивидендов было перенесено годовое собрание акционеров.
— Там две причины. Одна причина — то, что у нас состав акционеров поменялся и у нас будут изменения в составе набсовета. Технически мы должны опубликовать повестку за 30 дней до собрания акционеров, поэтому были вынуждены изменить дату ГОСА на более поздний срок. Сейчас набсовет одобрил нового независимого кандидата в свой состав для утверждения на собрании акционеров — Татьяну Бакальчук. Это очень приятная для нас новость. Ее появление, безусловно, усилит нашу команду и будет способствовать улучшению корпоративного управления. Это важно для банка как для социально ответственного бизнеса, разделяющего принципы ESG.
Вопрос же по дивидендам относится исключительно к нашим взаимоотношениям с Минфином по части привилегированных акций и никак не касается обыкновенных, объем дивидендов для которых был рассчитан исходя из уровня 50% от чистой прибыли банка по МСФО.
«Нельзя, чтобы ESG поставила Россию в неконкурентное положение»
— ВТБ ведет с властями дискуссию о регулировании кредитования в соответствии с принципами ESG. Но ЦБ заявил, что не видит в этом большой необходимости, зато видит риски пузыря, если такое регулирование введут. Означает ли, что в России такого регулирования не будет?
— На позапрошлой неделе у меня была онлайн-встреча с крупнейшими банкирами Западной Европы. Мы раз в полгода встречаемся. Тема ESG обсуждалась как основная. По мнению коллег, сегодня на Западе идеология заключается не столько в том, чтобы давать какие-то льготы, приоритеты, сколько более жестко вводить систему ограничений или контроля, мониторинга. Регулирование по примеру борьбы с отмыванием денег.
У каждого банка сегодня есть четкое понимание, какие кредиты он может давать, какому клиенту может открывать счета. Примерно то же, как я понимаю, на Западе хотят создать и для системы ESG, в частности для охраны окружающей среды. Но западноевропейские банкиры вовсе не желают все это взваливать на свои плечи. И я считаю, они правы. Стандарты должны вырабатывать и контролировать государственные органы. Естественно, банки готовы принимать участие в этом процессе.
Нам, конечно, надо разработать комплекс собственных стандартов и далее стремиться к тому, чтобы международные стандарты учитывали наши интересы. Ведь наша экономика ресурсная и во многом опирается на производство углеводородов. И нельзя, чтобы мировая политика ESG поставила Россию в неконкурентное положение.
С другой стороны, мы должны быть готовы, что мир через десять лет будет другим и потребление угля, нефти и газа будет серьезно сокращаться нашими покупателями. Поэтому это тоже вопрос, каким образом нам дальше развиваться, понимая, что роль экспорта углеводородов в перспективе будет сокращаться. Мир все равно будет к этому постепенно двигаться.
— То есть, несмотря на ESG, сокращать кредитование угольной отрасли не планируете?
— ESG — это не только про экологию, но и про социальную ответственность. У нас в угольной промышленности заняты более 100 тыс. человек, еще более 500 тыс. работают в смежных областях. Мы что, хотим их всех на улицу отправить? Российская экономика — такая, какая есть, и при всех мировых тенденциях, изменениях мы все-таки должны двигаться поступательно. Цель ESG — улучшение качества и продолжительности жизни людей, снижение социально-экономического неравенства. И чем больше вокруг нас таких проблем, тем активнее мы обязаны внедрять принципы ESG.
«Банк всеядный»
— Помощник президента Максим Орешкин недавно сказал о заметном росте кредитования в России, о том, что от крупных банков зависит, какие отрасли будут развиваться. Вы на какие отрасли делаете ставку?
— От нас зависит, конечно, но в принципе банк ведь всеядный: он вкладывает туда, где видит перспективы, высокую доходность, надежность. Наверное, сильной стороной нашего банка является то, что мы в том числе и на базе проектного финансирования сейчас готовы инвестировать большие деньги в развитие проектов, которые имеют длинную отдачу, находятся в ресурсной зоне. Например, проекты «Русской платины» в Норильске, планируем развивать сотрудничество с KAZ Minerals по Баимскому месторождению на Чукотке, мы были эксклюзивным финансовым консультантом и финансирующим банком Nova Resources в сделке по покупке акций компании. Совместно с ВЭБ финансируем проект по переработке газа Находкинского завода минеральных удобрений, будем развивать другие газовые проекты на Дальнем Востоке. Все это длительные проекты, которые требуют больших инвестиций. Здесь, я думаю, мы — лидеры, работаем совместно с ВЭБ.
Эти проекты — ресурсная база, но мы все-таки должны считать за благо то, что Россия производит ресурсы на сегодня, и, я думаю, в перспективе ближайшего десятилетия и с развитием цифровой экономики их роль только возрастет. Потенциал лежит в больших крупных инвестициях в более глубокую переработку сырья, в том числе газа, нефти. А так, мы кредитуем буквально все отрасли, в том числе и высокотехнологичные.
— Малый бизнес не так интересен?
— Нет, малый бизнес очень интересен. У нас огромный скачок: мы поставили цель в миллион подобных клиентов к 2023 году, по итогам этого года планируем, что их будет более 800 тыс. Почему интересен? Он высокодоходный. Он, конечно, более подвержен негативным цикличным колебаниям, но тем не менее.
— Если он высокодоходный, в чем проблема? Почему его не кредитуют или кредитуют очень ограниченно?
— Когда-то мои слова про малый бизнес истолковали так, что я против малого бизнеса. Но я сказал одну простую вещь: одного кредитования недостаточно для его развития. Должен еще спрос быть. Ведь в чем преимущество, допустим, малого бизнеса за рубежом? Он инкорпорирован в большие цепочки производства. Я давно, еще когда только начинал бизнесом заниматься в начале 1990-х годов, приехал в Кембридж на завод, который делал начинку в самолете. Там буквально десятки или сотни компаний — маленькие, семейные фирмы — поставляют компоненты: ручки, панели, еще что-то. А потом приехал к нам во Внуково, там был ремонт: там сидят три мужика и чинят все — начиная от кресел и заканчивая винтом.
Наше государство пыталось навязать крупному бизнесу закупки у малого бизнеса, а потом смотришь на них, а вокруг одни родственники или друзья. Такого тоже быть не должно.
Поэтому мне кажется, что работа с малым бизнесом — это комплекс мер, надо больше его защищать, он более беззащитный перед лицом тех же самых силовых структур. Плюс его стоит защищать от проверяющих органов. Ему надо помогать, потому что в нашем понимании малый бизнес — это только пирожки печь, но это же не так. Нехватка финансов у этого бизнеса тоже проблема, но к исправлению этого мы сейчас идем, стремимся к этому.
— Если растет роль «цифры», о чем вы говорили, допустим, интересно ли вам было бы участвовать в консолидации отрасли телекома вокруг того же «Ростелекома»?
— У нас много совместных проектов с «Ростелекомом» (РТК). Крупнейший из них на сегодняшний день — приобретение и консолидация с РТК оператора мобильной связи Тele2. В качестве миноритарного акционера (ВТБ принадлежит 17,65%) мы заинтересованы в дальнейшем росте и увеличении капитализации компании. Всегда готовы к партнерству и новым совместным проектам.
— «Яндекс» недавно приобрел банк и анонсировал развитие своего финтеха. Вы видите в этом риски для себя?
— Мы видим, что такое желание не только у «Яндекса». Wildberries, например, тоже купила банк (онлайн-платформа приобрела банк «Стандарт-кредит». — РБК). Пока это небольшие финансовые структуры, которые не планируют кредитование, они планируют только расчетные функции. Пойдут ли они дальше? Вопрос неочевидный. Мы, конечно, заинтересованы в тесном сотрудничестве с ними. Мы строим открытую экосистему по принципу Bank as a service [банкинг как услуга], который выгоден обеим сторонам партнерства, а главное, потребителям, не ограниченным закрытыми экосистемами. Могли бы, например, более активно использовать партнерство с «Яндексом», чтобы еще активнее предлагать свои финансовые продукты с его помощью.
— Зачем вы вернулись в СМИ и вновь стали акционером «Первого канала»?
— У нас отношения развивались давно. Мы были и остаемся кредитором компании. Нам интересен этот актив как коммерческий проект. Не только мы так считаем, но и государство — иначе бы Максима Орешкина не назначили председателем совета директоров. Орешкин не отвечает в администрации президента за СМИ или за политику, он экономист, и это как раз говорит о том, что государство тоже имеет вполне прагматичный подход. Ждем корпоративных решений [по уставному капиталу] в июне. Вы знаете, что уже три сотрудника банка являются членами совета директоров, возглавляет нашу команду Юрий Соловьев (первый заместитель президента — председателя правления банка ВТБ. — РБК).
На «Первом канале» работает одна из самых лучших креативных команд в телевизионной отрасли. У них есть очень интересные наработки, продукты. Вообще много чего у них есть с точки зрения кинопроизводства, производства контента для телевидения. Мы надеемся внести туда свою финансовую экспертизу. Может получиться хорошая синергия.
«Финансовый инвестор» — это точно про катарцев»
— Главный партнер ПМЭФа в этом году — это Катар. Это сейчас наш главный флагманский партнер и никто с нами больше дружить из инвесторов не хочет?
— Они действительно очень хороший инвестор. Понятие «финансовый инвестор» — это точно про катарцев: никогда не вмешиваются в оперативное управление. Им важнее дивидендная политика. Если им не нравится, они продают. Но вложили $500 млн в акции ВТБ восемь лет назад и пока держат. Мы с ними всегда находим общий язык. Они стали акционерами в Пулково. Обсуждаем другие проекты.
— Правда ли, что их интересует ваш зерновой бизнес — холдинг «Деметра»?
— Мы обсуждали эту тему во время моей недавней поездки туда. Мы работаем над тем, чтобы договориться с Катаром о некой площадке — хабе для экспорта российского зерна. Они владеют большими портовыми и инфраструктурными мощностями и очень заинтересованы в совместной работе. Но об их инвестициях в холдинг мы пока не говорим, потому что процесс формирования компании, правильного вывода ее на рыночную стоимость еще не завершен.
«Каждый играет в свой вид спорта»
— Сейчас, когда мир постепенно выходит из спирали пандемии, эксперты уже задумываются о том, что станет триггером следующего глобального финансового или экономического кризиса. Как вы считаете, где сосредоточены основные риски?
— В принципе опыт 2020 года показывает, что и правительство, и финансовые регуляторы во всем мире научились достаточно быстро идентифицировать и реагировать на шоки. Сегодня главный вызов состоит в том, чтобы меры поддержки не стали чрезмерными, не создали избыточного отрыва цен от фундаментальных значений и величин. Мы видим эти эффекты в ценах сырья, в повышенных оценках активов на рынках развитых стран, в замедлении восстановления рынка труда. Значит, своевременное сворачивание стимулов поможет и в решении проблемы инфляции на стороне ограничений производства. В следующие несколько лет основным риском для глобальной финансовой стабильности будет способность вовремя и постепенно свернуть меры поддержки 2020 года.
— Были ли какие-то решения за период с начала пандемии, которые вы сейчас считаете неправильными? Может быть, была какая-то возможность для инвестиций, а вы ею не воспользовались?
— Кто же любит о неправильных решениях говорить? Вы знаете, наверное, были возможности вложиться в какие-то ценные бумаги или проекты, которые принесли бы большие прибыли. Но это были инвестиции не нашего профиля. В 2008 году я имел дело с людьми, которые потеряли все свои состояния или разрушили свои компании во многом за счет таких инвестиций.
Каждый играет в свой вид спорта. Если ты даже какую-то возможность не использовал, но она не входит в рамки твоей политики и стратегии, то и бог с ним на самом деле, потому что каждый должен заниматься своим делом.
Что касается правильных решений, то главное — это то, что мы все-таки сделали ставку на цифровые технологии, создали одну из лучших ИT-команд на рынке и сейчас очень быстро идем по нашей «программе 600 дней» (программа цифровой трансформации ВТБ. — РБК). И экономический эффект от этого уже вдвое выше нашего прогноза — более 11 млрд руб. Мы запустили активное применение искусственного интеллекта, обновили мобильный банк, выдаем цифровую ипотеку и другие виды кредитов, ускорили обслуживание бизнеса благодаря новым цифровым сервисам. И я вижу, как меняется отношение людей к нашему банку.
— Какой главный вывод вы для себя сделали за минувший пандемийный год?
— Вывод, что никакая зараза нас не возьмет. Россияне — люди крепкие, и мы справимся с любой иностранной заразой. И второе — нам бы хорошо работать в мирное время так, как мы умеем мобилизовываться в период кризисов, пандемий, войн и так далее. В таком случае все было бы прекрасно, мы были бы одной из самых процветающих стран.
Пять фактов об Андрее Костине
21 сентября 1956 года — родился в Москве, в 1979 году окончил экономический факультет Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова по специальности «экономист-международник».
В 1979–1982 годах работал в генеральном консульстве СССР в Австралии, в 1985–1990 годах — в посольстве СССР в Великобритании.
С 1993 по 1995 год — заместитель начальника управления иностранных инвестиций банка «Империал», с 1995 года — первый заместитель председателя Национального резервного банка.
В 1996 году указом президента Российской Федерации назначен председателем Внешэкономбанка.
С 2002 года возглавляет банк ВТБ.
ЦБ впервые оценил влияние новых санкций на курс рубля
Глава Минэкономразвития назвал причины падения курса рубля
Основатель TRON съел банан за $6,2 млн
Путин подписал закон о налогообложении криптовалют и майнеров
ЦБ заявил о росте ценового разрыва между новостройками и вторичкой
Дюков рассказал о проверке матчей «Крыльев» после заявлений губернатора
Меркель назвала, когда Украине стоит начать мирные переговоры
5 зарубежных локаций для новогодних праздников
Назван европейский винный город 2025 года
АвтоВАЗ начал продажи Lada Aura
Читайте РБК в Telegram! Подборка наших каналов
