Вагит Алекперов — РБК: «Нам не нужна нефть по $100»
О ценах и ограничениях добычи
— Мы уже несколько лет живем в новой ценовой реальности в том, что касается цен на нефть. Как модель управления компанией изменилась за последние несколько лет, если сравнивать с уровнем $100 за баррель?
— Разумеется, происходят организационные изменения в компании. Все-таки мы по-другому посмотрели на свои активы, часть активов, которые были низкорентабельными, продали. Мы ведем сегодня целенаправленную работу по повышению производительности труда. То есть компания постоянно преображается — и кадрово, и организационно. Но мы уже адаптировались к цене $50. В бюджете у нас $40 заложено на 2017 год, мы не меняли бюджет с $40, мы в него вписываемся. И компания поэтому демонстрирует хорошие результаты — у нас свободный поток наличности — и прочие показатели.
— Исходя из ценовых уровней, еще какие-то планы по продаже активов существуют на ближайший год?
— Мы постоянно анализируем свой портфель активов. Мы, конечно, не Shell, который в прошлом году продал активов на $22 млрд. Но мы постоянно ведем работу со своим портфелем и поэтому продали активы, которые не интегрируются в нашей коммуникации. Это Прибалтика, Польша, Украина, Центральная Европа (в основном Венгрия, Чехия, Словакия). Активы в Турции, Болгарии, Голландии и Бельгии мы оставили, потому что это интегрируется в то производство, которое у нас есть в России или за ее пределами, то есть поток нефтепродуктов обеспечивает рентабельную работу наших сетей.
— Если взять один из ваших активов — Ухтинский НПЗ, который вы считаете нерентабельным, думаете его продавать, есть ли на него претенденты?
— По рынку пошел уже такой слух, что компания ЛУКОЙЛ продает свои розничные активы, Ухтинский завод. Это предложение наших стратегов. Мы сейчас готовим стратегическую программу на десять лет, которая будет утверждена в ноябре. После так называемого большого налогового маневра наши активы в рознице и перерабатывающие заводы стали крайне низкоэффективны. Поэтому и было предложение о продаже. Компания пока не рассматривает его, правление пока отклонило это предложение в стратегии.
В планах на 2017 год и на ближайшее пятилетие нет продажи Ухтинского завода, нет продажи нашей розничной сети. Но и нет развития. Инвестиции в downstream сокращены до минимума, [остались] чисто поддерживающие инвестиции. Мы считаем, что мы прошли цикл модернизации нефтеперерабатывающих заводов, розничная сеть развиваться не будет, она будет модернизироваться. Потому что у нас есть сегодня более эффективное направление инвестиций, чем проекты, связанные с переработкой и продажей нефтепродуктов. Я имею в виду геологоразведку и разработку месторождений.
— Как вы оцениваете маржу от переработки нефтепродуктов? Почему такая разница с Европой?
— Сегодня доходность российских заводов ниже, чем европейских. У нас в два раза прибыль от нефтепереработки упала, это произошло после внедрения так называемого налогового маневра. То есть изъяты в бюджет средства, которые шли как доход от переработки. Это существенные потери.
— Как вы в целом оцениваете шаги правительства по изменению налогообложения в отрасли?
— Сегодня самое главное, чтобы мы прекратили экспериментировать с нефтяной промышленностью. Потому что частые изменения налогообложения в нефтяной отрасли не дают вырабатывать стратегическое направление. Мы сегодня ведем переговоры по налогу на добавленный доход. Но это не изменение налоговой системы, это эксперимент на пять лет, и в него входит всего 15 млн т нефтедобычи от более 500 млн т, которые производит страна. Эксперимент — это отдельно, пожалуйста, да. Но нельзя вводить глобальные изменения, как было при введении налогового маневра, когда объекты нефтепереработки, продуктообеспечения стали достаточно низкомаржинальными и туда практически не идут инвестиции.
— Сейчас у нас действует, как известно, условие ограничения добычи, вы продлили соглашение с ОПЕК. А если бы этого не случилось, то компания заработала бы больше? Вы теряете от этого соглашения?
— Мы поддержали, компания ЛУКОЙЛ поддержала данные ограничения. Но сегодня сложно говорить, какая бы цена сложилась [без соглашения]. Потому что мы видим, как динамика рынка меняется от $57 до сегодняшних $49. Может, цена бы ушла и за $40. Мы потеряем в этом году более 2 млн т добычи нефти за счет того, что остановлена добыча. Я впервые за 50 лет своей работы в отрасли дал команду на остановку скважины. Я всегда стимулировал только рост добычи нефти. А сегодня да, это вынужденная мера. Но мы не сократили инвестиции. То есть, конечно, сегодня и производительность труда будет резко падать, потому что объем добычи сокращается, а инвестиций нет. Но мы понимаем, что через девять месяцев мы должны принять решение — или наращивать добычу нефти, или стабилизировать ее. Поэтому инвестиции мы не сокращаем.
— Вы продолжаете активно скупать акции своей компании со своими партнерами. До какого объема вы хотите довести свою долю? Почему вы это продолжаете делать? Некоторые эксперты утверждают, что ваше состояние сократилось чуть ли не на миллиард из-за волатильности цен на нефть на фоне некоторого падения капитализации компании?
— Я считаю, что вложения в акции компании ЛУКОЙЛ очень перспективны. Причем не только по будущему потенциалу роста этих акций, но и по их текущей доходности. Доходность на вложенный капитал сегодня составляет более 5%, это я говорю о валюте. Это действительно хорошая доходность. И самое главное, еще надежнее, когда ты вкладываешь в компанию, которая обладает колоссальными ресурсами нефти, нефтепереработки. Ты можешь увидеть каждый день на улице то, что делает компания. А более надежного инструмента я сегодня для себя не вижу. Но у нас есть ограничения. По Лондонской бирже ограничение — это 29% и не более, по российскому законодательству — 25%. У меня как раз таки в районе 25% акций есть — 24,8%. То, что я беднею или богатею, зависит только от курса акций. Поэтому я достаточно спокойно на это реагирую.
О сотрудничестве с государством
— Вопрос о шельфе: вам либерализация процедур на нем сейчас интересна? Или при нынешних ценах это уже достаточно мертвая тема?
— Шельф сегодня не ограничен. Ограничена Арктика. Я считаю, что вообще ограничений не должно быть в стране для национальных компаний. То есть мы можем ограничивать конкуренцию извне. Но ограничивать конкуренцию внутри — это нонсенс. Я всегда об этом говорю. Потому что мы — национальная компания, которая зарегистрирована в России, центр управления имеет в России, налогоплательщиком крупнейшим является в России, [а нам] ставят ограничения: здесь можешь работать, там не можешь работать. Эффективно на сегодня с экономической точки зрения работать в Арктике? Я считаю, что нет. При цене [нефти] $50 проекты отложатся на достаточно большой период из-за сложной географии. Но ограничения надо снимать. Будет ли компания сейчас работать в Арктике? Нет, конечно. При такой цене на нефть не будет.
— Наши ведомства не разделяют вашу точку зрения? Или начали прислушиваться?
— Дискуссия идет. И мы в последнее время не очень обостряем этот вопрос, не как раньше, когда цена была $100. Актуальность этой темы чуть-чуть себя исчерпала. Но я буду в любом случае ставить вопрос и в правительстве, и на законодательном уровне, и перед президентом.
— Когда мы спрашивали министров про шельф, как работать компаниям типа ЛУКОЙЛа, они говорили, что можно кооперироваться с госкомпаниями — «Роснефтью», «Газпромом». А возможно ли это?
— У нас нет проблем по работе с «Роснефтью», у нас три совместных предприятия, мы и на Каспии работаем вместе, и на Азове. У нас с «Газпромом» прекрасные совместные предприятия на Каспии работают. Но компания ЛУКОЙЛ сегодня, наверное, единственная компания, которая обладает компетенциями работы на шельфе. Мы в Западной Африке являемся оператором на проектах с глубиной воды 2800 м. Представляете? Это самые сложные технологические проекты. И мы эти скважины бурим, разведываем эти месторождения и в Нигерии, и Камеруне, и Гане. Поэтому сегодня мы, конечно, можем кооперироваться, но на каких условиях?
— Новые проекты с госкомпаниями рассматриваете? Если да, то какие?
— Да, мы с «Газпромом» обсуждаем новые проекты по совместным предприятиям на территории Республики Коми, это газоконденсатные месторождения.
— В первый день на Петербургском экономическом форуме вице-премьер Аркадий Дворкович сказал, что по импортозамещению дела в нефтесервисных технологиях идут просто потрясающе, до 98% импорта у нас замещено... Действительно ли за последние два года произошли такие колоссальные успехи?
— Сегодня на территории страны производится практически все [необходимое] оборудование, даже для работы на шельфе. Крупнейшие нефтесервисные компании, которые работают на глобальном рынке, наладили производство на территории России и продолжают налаживать. Эта работа постоянно идет. Наши производители делают прекрасное оборудование. Я бы не сказал, что идет импортозамещение, — идет просто налаживание производства и приближение производства к потребителю. Мы это стимулируем, потому что и курс рубля стимулирует их размещать здесь, и та заработная плата, которая сложилась на российском рынке, стимулирует не везти с территории США оборудование, а производить здесь. Металл, люди — все есть.
— В этом году вы встречались дважды с президентом Путиным. О чем беседовали? Может быть, были какие-то предложения с его стороны к компании или с вашей?
— Я благодарен президенту, что он дает [возможность] не только мне, но и остальным представителям бизнеса регулярно докладывать ему о ходе работы. Я проинформировал президента о работе на Каспии, тем более он принял участие во вводе крупнейшего месторождения, открытого в постсоветский период на территории России (месторождения им. Филановского. — РБК). Я проинформировал его о ходе наших работ на территории Ирака, о перспективных проектах на территории Ирана. Это было интересно президенту, и мы получили достаточно высокую оценку своей деятельности по итогам 2016 года.
Повторю слова благодарности за то, что я такую возможность имею — и президенту, и премьер-министру докладывать о нашей текущей деятельности. <...> Мы обсудили вопросы в преддверии ограничений добычи о поддержке ОПЕК, где я высказал свое мнение, что компания ЛУКОЙЛ и я, как один из достаточно опытных руководителей отрасли, поддерживаем решение на [следующие] девять месяцев ограничить [добычу], потому что на три месяца нецелесообразно, потому что период зимний, у нас достаточно сложные географические условия добычи нефти, а девять месяцев — это как раз тот срок, который устраивал бы российские компании. <...> Я не хочу сегодня повторять ошибки, которые мы допустили в 2000-х годах. Если сегодня цена упадет ниже $40, значит, мы через пять лет снова получим $120, 140 — опять будет стресс для наших потребителей и социальное напряжение во многих странах, которые будут покупать. Поэтому мы должны быть достаточно взвешенными.
Сегодняшний баланс цены — забота о наших потребителях. Мы хотим стабильную цену на нефть, комфортную для нашего потребления. Смотрите, как растет потребление и в Соединенных Штатах, и Европе. В России мы выросли на 6% по продажам по отношению к прошлому году. Это о чем говорит? Потребителю комфортна цена, которая сформировалась сегодня на рынке. Давайте ее сохраним. Нам не надо $30, но не надо и $100.
— А сохранится рост потребления? Думаете, 6% мы еще покажем?
— Думаю, в этом году рост потребления будет более 6%. Российское население почувствовало стабильность: стабильность курса, стабильность работы промышленности. Я не хочу говорить, что завершился кризис, но стабильность население почувствовало, это чувствуется по потреблению. Потребление нефтепродуктов, приобретение автомобилей — эти показатели растут. Значит, люди уверены в своем будущем.
Тематический проект о российской винодельческой культуре, вине и спиртных напитках
